Торопливо стирала грим, прогоняла прочь надоевшую игру. Игру красок и чужих слов. Чужих слов она знала очень много. Наверное, несколько томов. «Люблю театр – он гораздо реальнее жизни!» – так эпатировал публику Оскар Уайльд, и до сегодняшнего вечера Люба была готова подписаться под его словами. Но сегодня она вдруг ужаснулась тому, что её реальная жизнь, и вправду, уступала сценической по искренности, по яркости, по своему значению для Любы.
Однако реальность – это не то, что было несколько минут тому назад в огнях рампы. Реальность здесь, в небольшой гримёрке, куда она прибежала прятаться. Это цветы в углу, осколки вазы и вода на полу, казённое трюмо и её отчего-то несчастное лицо в зеркале.
Сегодня ей было легче, чем когда-либо, изображать нелюбовь Настасьи Филипповны и к Мышкину, и к Рогожину, и к Иволгину. В Любе росла какая-то замешанная на отчаянии злоба. Она смотрела в лицо актёру, игравшему главную роль, и видела в его «Идиоте» слишком много идиотизма, особенно в поднятых домиком бровях. Исполнитель роли Рогожина, как ей казалось, «скатился» в своей горячности до гоголевского Ноздрева. Ну а Олегу, по ее мнению, играть вовсе не приходилось: Иволгин был его второй натурой. Сегодня все они были ей противны. Лицедеи…
Люба устала от них и от самой себя. Ей хотелось настоящего. И она теперь знала, что он есть – настоящий, её прошлый, её, быть может, будущий. До вчерашней встречи с Игорем Люба была довольна и даже горда своей жизнью. «Живёшь в заколдованном диком лесу, Откуда уйти невозможно». А он вдруг разрушил чары. Он заставил её подумать, как всё могло бы быть, если бы она не предпочла колдовство реальности.
Она смотрела в зеркало, но куда-то сквозь себя. Ах, было бы у неё зеркальце, как в сказке, чтобы показывало кого угодно по заказу! Люба попросила бы показать Игоря. Впрочем, он и безо всяких премудростей виделся ей – лежащим на больничной койке, с лицом бледным, как наволочка на жидкой подушке, в одном из убогих госпиталей министерства обороны. Хотя зачем так трагично? Вполне может быть, он лежит дома в уютной постели, а жена несёт ему бульон в чашке и просит детей не шуметь в соседней комнате. Жена? Вряд ли. В том единственном взгляде, обращённом к Любе, было столько чувства…
Как сильно Игорь изменился, постарел. Парадокс: в полутьме и издалека она узнала его, а подойдя вплотную, на секунду решила, что ошиблась, и поразилась многим переменам в его внешности. Игорь не сохранил на лице ничего от себя молодого, кроме предназначенного Любе взгляда – того же, что и раньше. Стал смуглее, грубее, а телом ещё мощнее, шире. Где он был эти годы? Как жил?
Олег, например, выглядит совершенным мальчишкой в свои двадцать семь. Такой худенький, лёгкий, и режиссёр неустанно хвалит его пластичность. А Стас Сирин, которому ещё нет сорока, тучный и одышливый. По сравнению с ними Игорь выглядит тем самым «мачо», на которого модные тусовщики мечтают походить. Только сам он не подозревает об этом, да и слово