ой зимы, словно прохладное молоко к кукурузным хлопьям жарким утром в начале июня. Каждый раз, когда хотелось чего-то противоположного, Энн Тейлор всегда была рядом. А те редкие дни, когда все в природе находится в равновесии, как кленовый лист, поддерживаемый дуновениями ветерка, те дни были похожи на Энн Тейлор, и по справедливости в календаре их следовало бы назвать ее именем.

      Что же до Боба Сполдинга, он был из тех мальчишек, кто октябрьскими вечерами одиноко бродит по городу, взметая за собой ворох опавших листьев, которые кружат за ним, словно стая мышей в канун Дня всех святых, или можно было увидеть, как он загорает на солнышке, будто медлительная белая рыба, выпрыгнувшая из зябких вод Лисьего ручья, чтобы к осени лицо его приобрело блеск жареного каштана. Можно было услыхать его голос в верхушках деревьев, где резвится ветер; хватаясь руками за ветки, он спускается вниз, и вот он, Боб Сполдинг, сидит одиноко, глядя на мир; а потом его можно увидеть на поляне в одиночестве читающим долгими послеполуденными часами, и лишь муравьи ползают по его книжкам; или на крыльце бабушкиного дома играет сам с собой в шахматы, или подбирает одному ему известную мелодию на черном фортепьяно у открытого окна. Но вы никогда не увидите его в компании других детей.

      В то первое утро мисс Энн Тейлор вошла в класс через боковую дверь, и все дети сидели смирно на своих местах, глядя, как она красивым круглым почерком выводит на доске свое имя.

      – Меня зовут Энн Тейлор, – сказала она спокойно. – Я ваша новая учительница.

      Казалось, вся комната вдруг заполнилась светом, как будто кто-то отодвинул крышу, а деревья зазвенели от птичьих голосов. Боб Сполдинг сидел, зажав в руке только что сделанный шарик из жеваной бумаги. Но, послушав полчаса мисс Тейлор, он потихоньку выронил шарик на пол.

      В тот день после уроков он принес ведро с водой, тряпку и начал мыть классные доски.

      – Что это ты? – обернулась к нему мисс Тейлор, проверявшая за столом тетради.

      – Да что-то доски грязные, – сказал Боб, не отрываясь от дела.

      – Да, знаю. А тебе правда хочется их вымыть?

      – Наверно, надо было попросить разрешения, – сказал он и смущенно остановился.

      – Сделаем вид, что ты попросил, – ответила она с улыбкой, и, увидав эту улыбку, он молниеносно разделался с досками и с таким неистовым усердием бросился вытряхивать пропитанные мелом тряпки у открытого окна, что на улице, казалось, поднялась настоящая метель.

      – Так, посмотрим, – произнесла мисс Тейлор. – Ты Боб Сполдинг, верно?

      – Да, мэм.

      – Что ж, спасибо, Боб.

      – Можно, я буду мыть их каждый день? – спросил он.

      – А может, надо дать попробовать и другим?

      – Я хочу сам мыть, – сказал он. – Каждый день.

      – Ладно, несколько дней помоешь, а там посмотрим, – сказала она.

      Он все не уходил.

      – По-моему, тебе пора бежать домой, – сказала она наконец.

      – До свидания.

      Он нехотя побрел к двери и вышел из класса.

      На следующее утро возле дома, в котором она снимала квартиру с пансионом, он очутился именно в тот момент, когда она выходила, чтобы идти в школу.

      – А вот и я, – сказал он.

      – А знаешь, я не удивлена, – отозвалась она.

      Они пошли вместе.

      – Можно, я понесу ваши книги? – спросил он.

      – Что ж, спасибо, Боб.

      – Пустяки, – сказал он и взял книги.

      Так они шли несколько минут, и Боб не проронил ни слова. Она бросила на него взгляд чуть сверху вниз, увидела, как счастливо и беззаботно он шагал, и решила: пусть сам нарушит молчание, но он так и не заговорил. Когда они подошли к школьному двору, он вернул ей книги.

      – Пожалуй, дальше мне лучше идти одному, – сказал он. – А то ребята еще не поймут.

      – Кажется, я тоже не очень понимаю, Боб, – сказала мисс Тейлор.

      – Ну как же, мы ведь друзья, – с присущим ему прямодушием важно произнес Боб.

      – Боб… – начала было она.

      – Что, мэм?

      – Ничего.

      Она пошла прочь.

      – Я буду в классе, – сказал Боб.

      И он был в классе, и следующие две недели оставался там после уроков каждый вечер, всегда молча, спокойно мыл доски, мыл тряпки, сворачивал карты, а она тем временем проверяла тетради, и в классе царила такая тишина, какая бывает только в четыре после полудня, когда солнце медленно клонится к закату, тихой кошачьей поступью шлепаются одна о другую тряпки и вода капает с губки, которой водят по доске, слышен шорох переворачиваемых страниц, скрипение пера да иногда жужжанье мухи, которая со всей яростью, на какую способно ее крохотное тельце, бьется о высоченное прозрачное стекло классного окна. Порой эта тишина продолжается почти до пяти, когда мисс Тейлор вдруг замечает, что Боб Сполдинг тихо сидит за последней партой, молча смотрит на нее и ждет дальнейших распоряжений.