Какая ужасная кончина! Я лежал ничком, потрясенный и окоченевший, забывая дышать. Вдали и вблизи слышались крики, ноги сбежались в одно место, и раздался тревожный зов: «Поднимите доктора Гуза!»
«Бедолага упадает с такелажа, теперь мертвый, – прошептал индеец, пока я торопливо одевался, чтобы узнать причину всей этой суматохи. – Вы не может ничто, мисса Юинг». Я велел ему не высовываться и поспешил наружу. Мне казалось, что безбилетник чувствует, какой соблазн я испытываю, чтобы воспользоваться этим происшествием и выдать его.
Вся команда сгрудилась вокруг человека, лежавшего у основания грот-мачты. В колеблющемся свете фонаря я узнал одного из кастильцев. (Признаюсь, первым моим чувством было облегчение, что это не Рафаэль, а кто-то другой разбился насмерть.) Матрос-исландец говорил, что умерший выиграл у своих соотечественников в карты весь их рацион арака и весь же его выпил перед своей вахтой. Появился Генри в ночной рубашке и с докторским чемоданчиком. Присев на колени возле искалеченного тела, он стал щупать пульс, но вскоре покачал головой. «Этому парню врач уже не нужен». Мистер Роудрик изъял для аукциона башмаки и одежду кастильца, а Мэнкин принес для трупа какой-то третьесортный мешок. (Мистер Бурхаав вычтет стоимость этого мешка из аукционных доходов.) Матросы возвращались в кубрик или расходились по своим постам молча: все помрачнели из-за этого напоминания о бренности человеческой жизни. Генри, мистер Роудрик и я остались и наблюдали, как кастильцы совершали над соотечественником свои католические погребальные обряды, прежде чем завязать мешок и предать тело водным глубинам со слезами и горестными adios! «Пылкие романцы», – заметил Генри, во второй раз желая мне спокойной ночи. Я жаждал поделиться с ним своей тайной об индейце, но предпочел держать язык за зубами, чтобы не обременять друга своими трудностями.
Возвращаясь к себе после этой печальной сцены, я увидел, что в камбузе мерцает фонарь. Финбар спит там, чтобы «стеречь провизию от воришек», но нынешнее ночное потрясение заставило подняться и его. Я с испугом вспомнил, что безбилетник не ел, должно быть, на протяжении полутора суток; с испугом, ибо на какую зверскую выходку не подтолкнет дикаря пустой желудок? Наутро мой поступок мог обернуться против меня, но я сказал коку, что сильнейший голод совершенно не дает мне уснуть, и (по двойной против обычного цене «ввиду неурочного часа») приобрел блюдо сосисок с кислой капустой и булочками, твердыми, словно пушечные ядра.
Когда я снова оказался в пределах своей каюты,