– Кого вынесли? – не понял Гриша.
– Мой организм, – пояснил Панин.
– Да, – сказал Гриша со слабой улыбкой. – А я вот еще не дошел и до пятикратной.
– На втором курсе и не надо пятикратной, – сказал Сережа. Он спрыгнул с подоконника и принялся приседать поочередно на левой и на правой ноге.
– Ну, я пошел, – сказал Гриша и тоже спрыгнул с подоконника.
– Что случилось, староста? – спросил Панин. – Почему такая тоска?
– Кто-то устроил штуку с Копыловым, – печально сказал Гриша.
– Опять? – сказал Панин. – Какую штуку?
Второкурсник Валя Копылов был известен на факультете своей привязанностью к вычислительной технике. Недавно на факультете установили новый, очень хороший волноводный вычислитель ЛИАНТО, и Валя проводил возле него все свободное время. Валя торчал бы возле него и ночью, но ночью на ЛИАНТО велись вычисления для дипломантов, и Валентина беспощадно выгоняли.
– Кто-то из наших запрограммировал любовное послание, – сказал Гриша. – Теперь ЛИАНТО на последнем цикле выдает: «Без Копылова жизнь не та, люблю, привет от Лианта». В простом буквенном коде.
– «Привет от Лианта…» – сказал Сережа, массируя себе плечи. – Поэты. Задавить из жалости.
– Подумать только, – сказал Панин. – Какой нынче малек пошел веселый.
– И остроумный, – сказал Сережа.
– Что вы мне это говорите, – сказал Гриша Быстров. – Вы этим дуракам скажите. Действительно, «привет от Лианта». Сегодня ночью Кан делал расчет, и вместо ответа – раз! – «привет от Лианта». Теперь он меня вызывает.
Тодор Кан, железный Кан, был начальником Штурманского факультета.
– О! – сказал Панин. – Тебе предстоят интересные полчаса, староста. Железный Кан очень живой собеседник.
– Железный Кан большой эстет, – сказал Сережа Кондратьев. – Он не потерпит старосту, у которого курсанты двух строк связать не могут.
– Я человек простой, простодушный, – начал Панин, но в это время дверь приоткрылась и высунулась голова дежурного.
– Кондратьев, Панин, приготовиться, – сказал дежурный.
Панин осекся и одернул куртку.
– Пошли, – сказал он.
Кондратьев кивнул Грише и пошел следом за Паниным в тренировочный зал. Зал был огромен, и посередине сверкало четырехметровое коромысло на толстой кубовой станине – Большая Центрифуга. Коромысло вращалось. Кабины на его концах, оттянутые центробежной силой, лежали почти горизонтально. Окошек в кабинах не было, и наблюдение за курсантами велось изнутри станины при помощи системы зеркал. Несколько курсантов отдыхали у стены на шведской скамейке. Задрав головы, они следили за проносящимися кабинами.
– Четырехкратная, – сказал Панин, глядя на кабины.
– Пятикратная, – сказал Кондратьев. –