– Не-а, я с ними не расстаюсь. Я в них даже сплю.
– Ну, как знаешь. А вот Гребенщикова советую снять. Тусовка тебя не поймет, у них другие кумиры. И вообще, как-то он не подходит ко всему твоему виду. Выпадает стилистически.
«Вот черт! – подумала я. – Забыла ведь снять, дура! Теперь и он будет меня идиоткой считать, и панки привяжутся».
Но слабость демонстрировать не хотелось, поэтому БГ так и остался висеть на мне, как вериги.
На подступах к Горбушке собрались панки. Вот кто по-настоящему был крут: разноцветные ирокезы, наколки, серьги в носах. А уж как прикинуты! И все это посреди глубокого Совка. Не представляю, как им удалось добраться сюда, обычно менты любого в рваных джинсах и с ирокезом выдергивали из толпы и сразу вели в отделение, где метелили по-черному, а потом бросали в обезьянник.
Мы пришли заранее, потому что Громов имел отношение к организации этого панковского фестиваля, и сразу пошли за сцену. Ощущение было, что я перенеслась во времени и пространстве и оказалась вдруг в Лондоне году так в 77-м. Патлатые и бритые, джинсовые, кожаные и в железе, все пьяные, с гитарами, барабанными палочками и микрофонами, музыканты активно тусовались, перетекая из гримерки в гримерку. Вокруг них было полно женщин: совсем девочек и постарше, накрашенных, надушенных и разгоряченных. Громов представил меня каким-то людям.
– Вот, познакомьтесь. Это Алиса Лебедь-Белая – начинающая журналистка. – Он наклонился ко мне и с самодовольной улыбкой сказал на ухо: – По-моему, так лучше. Нужен же тебе запоминающийся псевдоним. И потом, тебе подходит.
Я удивленно посмотрела на него: уж на кого, а на белого лебедя я похожа не была. Но Громову было уже не до меня; он отвлекся на высокого, худого как палка, с длинными черными волосами парня лет двадцати пяти.
– О, это наш художник. Он мне очень нужен. Саша, подожди! – и мой провожатый скрылся из вида.
Я еще постояла на месте какое-то время, пока не поняла, что Громов, наверное, пошел по своим организаторским делам и надо крутиться самой.
Сибирские группы старались как могли, но играли они плохо и тексты были невнятные. Зато децибелы и тестостерон зашкаливали, и мат лился со сцены сплошным потоком, вселяя радость в наши окоченевшие от совдеповского холода сердца. Панки в стоячем партере, накачанные пивом, рубились смертно.
После концерта я стояла у выхода в некоторой растерянности, не зная, что мне делать: идти одной к метро, дожидаться, Громова здесь или пойти искать его за кулисы? Но тут он вырос у меня за спиной.
– Ну, как тебе? – спросил он.
– Какие-то они слишком сырые. Играть как следует не могут, и слова по большей части дурацкие, – ответила я, старательно подбирая слова: ведь я рок-журналистка, хоть и начинающая. – И, кроме того, главный хит – «У бабушки»: «Такой прекрасной бабушки на целом свете нет,/ Она спечет оладушки,/ Она возьмет минет». Что за чушь? Так по-русски не говорят. Или она возьмет