Они умерли, и остались одни тараканы.
– А щенок куда делся? – спросила Алька.
Поленившись спросить «какой щенок?», я молча смотрел в окно электрички, немедленно соскальзывая глазами с любого предмета – ни на чем не желали задержаться. Скучные лавки вагона, серые столбы перрона.
Не… бо…
И жа… ра…
Электричка шла сквозь пекло, не остывая ни на единый градус.
Я долго тер потные виски горячими кулаками.
– Почему ты носки все время носишь какие-то странные? То оранжевые, то в белых полосочках? – спросила Аля.
Я осторожно открыл глаза. Она смотрела мне на ноги.
Плохой вопрос, не хочу отвечать.
Она о чем-то другом меня только что спрашивала… Про щенка.
– Сдох от чумки, двухмесячный, – ответил я, когда Алька уже отвернулась.
– Говорят, Велемир красивый город, – немедленно простила Алька мое молчание; ей хотелось разговора.
Напротив, через одну лавку, сидели мужик и баба. Мужик копошил рукой у бабы в цветастой юбке, как будто потерял у нее в паху что-то вроде часов. Баба как будто думала о своем – потерял и потерял. Хорошо поищет – найдет.
С ними был ребенок. Повернувшись спиной к родителям, встав коленками на лавку, он лизал железный поручень, и делал это довольно долго. Всю мерзость, которую перенесли на своих потных руках прошедшие сквозь наш вагон, мальчик уже пожрал.
– Он у вас поручень лижет, – сказал я наконец.
Удивительно, что Алька вовсе не замечала ребенка. Она их и на улице не видела никогда.
Баба, не обращая внимания на копошащуюся в ее тряпках руку, встала, взяла ребенка за шиворот, потрясла и сказала громко:
– Не лижи лавку! Грязная!
Ребенок убрал язык. Алька секунду посмотрела на грязную детскую мордочку и снова перевела взгляд на меня.
– Красивый? – повторила.
– Мм?
– Велемир?
– Красивый Велемир, – повторил я без смысла, подумав о Шарове.
Мужик все никак не извлекал руку, а мне хотелось, чтоб он что-нибудь достал наконец: серебряную ложку, огрызок яблока, очки без стекол, золотое колечко…
Спустя три часа мы миновали белобокие храмы, затерявшиеся в зарослях неведомого кустарника, пожухшей крапивы, посеревшей полыни, и вскоре вышли из электрички.
Алькины каблуки с перепадами цокали где-то за спиной, она тихо ругалась матом: покрытие перрона было так себе.
В здании вокзала я купил себе бутылку темного пива; Альке ничего не предложил, но она на это не обижалась. Если хотела – спрашивала сама.
– Я тоже буду пиво, – сказала.
– У меня отопьешь, – предложил я.
На это она тоже не обиделась. Может быть, жениться на ней?
Аля посмотрела на меня с нежностью и согласилась:
– Отопью у тебя.
Велемир был почти лишен кислорода, словно его накрыли подушкой с целью, например, задушить.
Август, август, откуда ж ты такой пропеченный и тяжкий выпал, из какой преисподней.
Хоть