– Нет, Настя, спасибо, не хочу. Больше никто не звонил?
– Вроде нет, – она нахмурилась, тронула страницу настольного ежедневника, – точно, больше никто. Я всех записываю. Ждете какого-то конкретного звонка?
Он не ответил, неопределенно махнул рукой и скрылся за двойными дверьми своего кабинета. Здесь он чувствовал себя лучше, чем дома. Не надо было напрягаться, играть роль любящего верного мужа. Здесь все было, как ему хотелось. Увлажненный озонированный воздух. Полный набор отличной офисной мебели. Огромный стол темного дерева, буквой «т». Кресла, обитые натуральной кожей цвета горького шоколада. Уголок для отдыха и неофициальных бесед, отгороженный стеной вьющихся растений. Там диван, кресла, круглый журнальный столик. Чистота, строгость, ничего лишнего.
Николай Николаевич снял куртку, повесил в шкаф на плечики. Машинально пригладил короткие седые волосы перед зеркалом, провел пальцами по колючей щеке. Щетина росла у него быстро, бриться приходилось два раза в сутки. Тяжелое заросшее лицо в зеркале не понравилось ему. Мешочки под глазами, мрачный затравленный взгляд.
Он не завтракал сегодня. Поднялся в семь утра, быстро принял душ, оделся, не стал вызывать шофера, сказал жене, что позавтракает в конторе, сел в машину, часа полтора кружил по городу, пытаясь обмануть себя. Включал радио, слушал финансовые новости, даже делал какие-то выводы и строил прогнозы по старой профессиональной привычке. Но ничего не помогало. Его магнитом тянуло в тихий переулок в районе Сокольников, к панельной девятиэтажке.
Ему не следовало там появляться. Это было опасно, глупо, нелогично. Стоя в небольшой пробке на Комсомольском проспекте, он подумал, что сейчас доедет до поворота, развернется к центру, по дороге остановится у какого-нибудь тихого дорогого кафе, вкусно позавтракает и потом отправится в свой офис. Он был уверен, что поступит именно так, но поступил наоборот. Когда пробка рассосалась, он двинулся дальше, миновал Красносельскую и опомнился в том самом переулке.
«Все кончено, – бормотал он, едва шевеля пересохшими губами. – Я свободен. Я здоров. Это ведь была болезнь, верно? Два года опасного помешательства. Два года патологической любви, дикого риска, шпионской конспирации, невозможного счастья. Женя, Женечка, жизнь моя, смерть моя, маленькая циничная дрянь».
Без малого три часа он просидел в машине, за темными стеклами, напротив девятиэтажки, наблюдая за подъездом. Курил натощак, сглатывал слезы, сморкался, слушал стук своего сердца и голодное урчание в животе. Не отрываясь, смотрел на подъезд. Грязный панельный дом, железная дверь в разводах граффити, сломанный домофон, даже воздух в переулке – все было связано с ней, пропитано ее дыханием, озвучено эхом ее голоса, легким быстрым стуком ее шагов.
К дому