Автор выражает искреннюю признательность и глубокое уважение многим и многим авторам книг и записок из библиотеки «Воспоминаний о ГУЛАГе», созданной и бережно хранимой попечением Музея и общественного центра им. Андрея Сахарова (http://www. sakharov-center.ru), а также Общественному фонду «Покаяние» (г. Сыктывкар, http://www. pokayanie-komi.ru/main).
Роман основан на действительных фактах и документах. Все персонажи вымышлены. Любое совпадение с судьбами реальных людей является случайным.
Пролог
Пламенный прямоугольник переполз на шкаф, время заворачивало к пятому часу; поглядев на циферблат, Бронников захлопнул книгу.
— Вставайте, граф. Вас ждут великие дела.
Портос, приняв, вероятно, слова на свой счет, нехотя поднялся. Цокая когтями, побрел в прихожую. Сел и, громко стуча мослом о паркет, подробно почесал брюхо. После чего юркнул в приоткрытую дверь детской.
Бронников тоже заглянул.
— Лёшик, слышишь, что сказал? Подъем.
Сын в ответ протестующе дрыгнул ногой.
— Я не Лёшик! Сколько раз говорить!
— А кто?
— Алексей!
— Хорошо, Алексей. Пробуждайся.
— Не хочу.
— Почему?
Сопение.
— Потому что ты всегда одно и то же. Вставайте, граф, вставайте, граф…
Повернулся от стенки. Мордаха заспанная, розовая в клеточку.
— Сколько раз говорил: не спи на авоське, — укорил Бронников. — Пойди к зеркалу, увидишь…
Сел, свесил ноги, побрел, ворча и спотыкаясь. А пока высматривал себя, еще большеголового, но уже почти шестилетнего, в сумрачном зеркале прихожей, проснулся окончательно.
Но за стол уселся все еще с вызовом, демонстративно болтая ногами.
— Молоко не буду! Там пенка.
— Здрасти. В птичьем пенок не бывает.
— Вот ты и вчера говорил птичье.
— И что?
— А мама говорит: порошковое.
— Вчера вообще молока не пили.
— А что же?
— Кефир.
— Ну позавчера… все равно!
— Скажешь тоже — позавчера. Кто старое помянет, тому глаз вон. Ешь, а то мама придет, не успеем альбом посмотреть.
— Какой альбом?
— Артем вчера принес.
Минут через десять плотно угнездились на диване: сдвинули коленки, разложили тяжелую, как дубовая доска, фолиантину.
— Читай.
Алексей нахмурился:
— Длинновато…
— Ничего. Это не роман. Не сократишь.
С запинками, но все же довольно исправно прочел:
— Василий Васильевич Верещагин… да?
— Точно. Василий Васильевич Верещагин. Вот он сам на портрете…
— Бородатый.
— Куда путешественнику без бороды. Это статья для умных дядек… понаписали. Стоп.
— Зима…
— Да еще какая! Видишь, снег-то на ветках: топнешь — он и осыплется… когда такой бывает?
— Когда мороз.
— Точно. Легко ли на таком морозе стоять?
— Не знаю… А что они вообще стоят на морозе? Шли бы домой…
— Домой нельзя. Они в засаде. Француза подстерегают. Видишь, так и называется: «Не замай, дай подойти». Мол, тихо, мужики! Пусть враг ближе подтянется. Тогда и ударим — чтоб наверняка.
— Война, что ли?
— Война. Двенадцатого года. Когда Наполеон Москву взял.
— Прямо Москву?! — не поверил сын. — Нашу Москву?!
— Ну да. Вот, видишь — Наполеон. Спрятался в Кремле… смотрит из-за стены, как город догорает.
— Жи-и-ирный, — с оттенком неприязненного удивления заметил Алексей: смотри-ка, дескать, сам такой жирный, а сам Москву взял. — А потом?
— Он думал, если Москву сдали, победа его. Думал, к нему на поклон явятся, признают его власть, как везде… А не тут-то было. Жители разбежались. Город сгорел, считаные дома уцелели… Ни фуража, ни провианта. Что делать? Надо отступать… А тут откуда ни возьмись — снова Кутузов Михайло Илларионович! Поначалу уклонился, армию сберег, а теперь вот, видишь: «В штыки!