– Похвальная тема, – сказал я. – Каббала – точная наука.
– Я говорил о нумерологии, – с двухсот граммов во лбу тестя влекло в профессиональное русло. – Вы знаете цифровые эквиваленты букв? А – один, бэ – два и так далее до десятой, а потом все сначала.
– Кажется, вы имеете в виду русскую вариацию Каббалы, – догадался я. – В классической на двадцать две буквы иврита цифры распределяются только на первые девять букв. На последующие девять падают числовые значения от десяти до девяноста, а последние четыре имеют эквивалент от ста до четырёхсот.
– Каббалистические счисления действительно не совпадают у разных народов, – согласился запутавшийся Анатолий Георгиевич.
«Вот тебе и гуманитарий, – мелькнула у меня самодовольная мысль, – что, съел?»
– Я всё-таки имел в виду отечественную вариацию Каббалы, – преподавательская спесь маринкиного отца быстро улетучивалась. – Так вот, сумма нумерических эквивалентов в конкретном имени содержит информацию о характере личности и судьбе этого человека.
– Безусловно, – молвил я, когда мы viribus unitis[2] пришли к согласию.
– ? – глянул на меня Слава.
– Конечно, наливай, – позволил я, словно был хозяином за этим столом.
Дамы пропустили за исключением, разве что, Ксении, которая хлестала водку как лошадь – сказывалась афганская закалка. Впрочем, по фронтовым меркам, дозы были детские: рюмка вмещала пятьдесят граммов.
Однако же тестю похорошело. Я ему помогал как мог.
– Пифагор Самосский, – с важным видом воздел он указательный палец, – собрал число тысяча двести тридцать четыре из цифр один, два, три и четыре.
– Тетрактис, – вовремя вспомнил я. Пифагор Самосский был для меня непререкаемым авторитетом. – Он утверждал, что в этом числе сокрыты источники и корни вечно цветущей природы.
– Макс Борн в тридцать шестом году написал статью «Таинственное число сто тридцать семь», – продолжил тесть нумерологическую лекцию, по-моему, главным образом для себя, любимого, – в которой доказал, что постоянная сто тридцать семь играет исключительно важную роль во всех явления природы.
– Борн вообще был гений, – высказался я, тонко польстив тестю знакомством с биографией его коллеги. – И фамилия у него весьма символическая: «born» по-немецки означает «источник». Дураки нацисты не смогли его оценить. В тридцать третьем году Борна выгнали из Геттингенского университета. Он был еврей.
– Как и Эйнштейна, – заметил Анатолий Георгиевич. От высококалорийной водки он раскраснелся и безнравственно ослабил галстук. – Тоже зря, между прочим. Они, конечно, уехали, да потом не очень-то и горевали. Евреи нигде не пропадут. Борн в Кембридже преподавал, а в пятьдесят четвертом Нобелевку получил.
– Ему ли быть в печали? –