Девочка в передничке принесла заказ. Проворно разложила ножи с вилками и пожелала приятного аппетита.
– Ещё пива и счёт, – корефан с достоинством извлёк пухлый лопатник.
Афганца аж пёрло от самодовольства. Дикарь не выродился в нём и он иногда чудил: зимой выколол официанту глаз вилочкой для фондю. Сплошные заботы, но как боевому охранению Славе цены не было. А что он ещё умел? Настоящие деньги экс-офицер Советской Армии увидел только два года назад благодаря мне, и до сих пор наслаждался собственной кредитоспособностью.
Из чего же, из чего же, из чего же
Сделаны наши мальчишки?
– Доносился из бара пущенный во всю громкость и на бис «Сектора Газа»:
Из ножей и из кастетов,
Из обрезов и пистолетов
Сделаны наши мальчишки…
Я поперхнулся.
Сделаны наши мальчишки…
На повтор заказывали песню неспроста. Вывалившая из бара кодла молодых бандюков, среди которых мелькала тыква сигаретного стрелка, зашныряла в проходе, выискивая кого-то глазами. Оказалось, нас.
Из чего же, из чего же, из чего же
Сделаны наши девчонки?
В кабину все не поместились. Двое юных гоблинов бесцеремонно брякнулись на скамьи рядом с нами, четверо других столпились у входа, по-бойцовски перекатываясь с ноги на ногу и пощёлкивая костяшками пальцев.
Стрелку места не досталось, а, может быть, просто не захотел присаживаться. Он встал у стола и мстительно осведомился:
– Что, мужик, будем лаять?
У меня пропал аппетит, но я ковырял вилочкой картошку, старательно сохраняя невозмутимость.
– Валяй, – разрешил корефан, – только негромко.
Стрелок задохнулся в припадке праведного негодования. Гоблины засопели. Сидевший возле меня предусмотрительно пробасил:
– Ты вилку положи, кончай жрать, – грубо вытащил из моих пальцев вилочку и припечатал её к столу.
«Довыёживались», – подумал я. Выходя из дома громоздкую волыну брать не стал, решив, что для визита к Боре она не пригодится. Пистолет был у Славы, но тот почему-то не торопился пускать его в ход, хотя одного вида оружия было вполне достаточно, чтобы обратить пацанов в бегство.
Стрелок вдруг громко заматерился, словно его прорвало. Корефан добродушно слушал, досмаливая хопец. Гопник ругался надрывисто и однообразно, но для Славы будто музыка лилась. Левый уголок его рта полз вверх в зачарованной улыбочке.
– Ну чё, козлы, молчим, – закончив ораторствовать, перешёл к конкретике матершинник, – будем отвечать?
– Тебя слушаем, – ответил Слава, стряхивая пепел на куртку сидевшего рядом мордоворота. – Голосисто поёшь, петушок-золотой гребешок.
– Это я петушок?! – вскинулся пацан. – Рома, дай ему!
Что и каким образом Рома должен был дать Славе прямо в общественном месте, осталось неизвестным. Друг