Теперь как будто для ума
Есть больше воли и простора, —
Хоть наша речь еще не скоро
Освободится от клейма
Литературного террора...
Несли мы рабски этот гнет;
Привыкли к грубым мы ударам.
Такое время не пройдет
Для нашей нравственности даром...
И Алексей Жемчужников 15 лет спустя (увы, «литературный террор» не кончился!) с горечью отмечал:
В пылу вдохновенья
Попробуй-ка, ухни —
Сейчас на съеденье
В цензурные кухни!..
А «В кабинете цензора» (так называется эпиграмма Дмитрия Минаева):
Здесь над статьями совершают
Вдвойне убийственный обряд:
Как православных – их крестят,
И как евреев – обрезают.
«Во времена Пушкина имелось множество экспертов, знающих, как создавать талантливое и великое. Лучшие специалисты работали в цензуре и в III отделении. Писателям рекомендовали – преданность монарху, народность, воспевание побед российского оружия. Прописывались точные рецепты, как заверяли Бенкендорф, Уваров, сам Николай I. Требованья их полны искренности. Они знают как...
Большинство литераторов были гуляки праздные, свободные и беспечные поэты, слагающие своим песни по вдохновенью, по зову совести и музы и прочих неуправляемых субстанций. Ремесло – вот что было нужно. Побольше ремесла, квалифицированных ремесленников, делателей, готовых мастерить на любую заданную царем тему. К середине XIX века их появляется все больше...
Надежность была нужна. А посредственность – она надежна... На самом же деле раздел литературных страстей прежде всего проходил между талантом и посредственностью... Почему-то самодержавие никак не могло найти себе честных апологетов. Большая часть этих правоверных, этих ревнителей, гонителей оказалась хапугами, растратчиками, лихоимцами...»
Эта цитата взята из статьи «Священный дар» Даниила Гранина, которая была напечатана в «Новом мире» в ноябре 1971 года. Статья, что называется, с подтекстом. Критикуя прежнее положение в дореволюционной русской литературе, Гранин имел в виду и советскую. Впрямую говорить было нельзя, и поэтому Гранин, как и многие другие его коллеги по цеху, прибегал к эзопову языку. Вот и в пьесе «Шаги командора» Вадима Коростылева (все те же 70-е годы) император Николай I говорит:
« – Тут и твоя вина, Александр Христофорович, что только люди без искры божьей в душе хвалы нам поют!
Бенкендорф:
– И пусть поют! Их много, пение-то громкое получается».
И чтобы закрыть это ответвление темы, приведем высказывание Ченгиза Айтматова: «Наша самая большая беда в литературе – это обилие посредственности, той обманчивой видимости, когда пены больше, чем живой воды».
О том, как советская