И, действительно, многие вещи Бенедиктова очень красивые и нарядные. И в них много звуковой мишуры – поэт был в большей степени увлечен звуками, чем красками. Всё это так, но для настоящей поэзии этого явно мало. Неистовый Виссарион и припечатал Бенедиктова:
«Стихотворения г. Бенедиктова имели особенный успех в Петербурге успех, можно сказать, народный, – такой же, какой Пушкин имел в России: разница только в продолжительности, но не в силе. И это очень легко объясняется тем, что поэзия г. Бенедиктова не поэзия природы или истории, или народа, – а поэзия средних кружков бюрократического народонаселения Петербурга. Она вполне выразила их, с их любовью и любезностию, с их балами и светскостию, с их чувствами и понятиями, – словом, со всеми их особенностями, и выразила простодушно-восторженно, без всякой иронии, без всякой скрытой мысли».
«Разгромной статьей Белинский прямиком отправил Бенедиктова в ссылку – из Центра внимания в Дом престарелых пошлостей», – так интерпретирует Евтушенко статью классика в наши дни. И выходит: Бенедиктов – всего лишь рыцарь на час. В 1910 году в журнале «Мусагет» Борис Садовский высказался еще резче, объявив Бенедиктова Чичиковым, вздумавшим взяться за стихи. И лишь другой поэт Серебряного века, Федор Сологуб, назвал Бенедиктова предтечей модернистов, за его музыкальность и певучесть.
Но это уже произошло после смерти поэта, а тогда, после оглушительной критики Белинского, Бенедиктов пытался перестроиться и повернулся в сторону гражданской поэзии, но при этом не смог выйти за либеральные рамки: «благодетельные реформы» сверху, законность, просвещение, борьба с лихоимством, «разумная» свобода печати...
Боитесь вы сорвать покров,
Где зла скопляется излишек,
И где бы обличать воров —
Вы обличаете воришек...
Но всё это говорилось умеренно, без гнева, без вспышки эмоций, поэтому Бенедиктова никак нельзя занести в ряд «отрицателей и обличителей».
В 1856 году вышло трехтомное собрание сочинений Бенедиктова. В «Современнике» Добролюбов не преминул откликнуться, что поэзия Бенедиктова «по-прежнему слагается из вычурности и эффектов, для которых канвою служат ныне нередко общественные интересы, так, как прежде служили заоблачные мечты...»
Евтушенко саркастически написал о Бенедиктове:
За овацией – овация,
а потом – вдруг ничего.
Обозналась наша нация,
приняла не за того.
Надо отдать должное Бенедиктову: он стоически перенес все критические нападки своего времени. Продолжал писать и выступать перед публикой и даже обратился с призывом к молодым: «Шагайте через нас!» Постепенно Бенедиктов отходит от собственной поэзии и сосредоточивается на переводах. Переводит французских романтиков Гюго, Ламартина, Барбье, а еще «Торквато Тассо» Гёте, «Каина» Байрона. Жил тихо