Едва войдя в эргастирий, Никита отшатнулся, словно от удара. По большой комнате, заставленной тюками и коробами, перекрывая резкий запах свежевыделанных шкур, разносилась жуткая вонь давно немытого тела. Ее источником был, как несложно догадаться, беседующий с купцом варанг. Не простой наемный головорез, задержавшийся в городе проездом, а, судя по храпящему у коновязи породистому италийскому коню, представитель новой русской знати, один из стратиотов архонта Владимироса.
Главным свидетельством высокого положения дикаря было ужасное украшение – поверх грязной рубахи на его груди сиял огромный золотой крест, явно взятый варангом из разграбленной херсонесской ризницы. Никиту едва не стошнило. Сделав знак купцу «зайду позже», он сделал шаг назад. Купец понимающе кивнул и возвел очи горе.
Оказавшись на свежем воздухе, Никита поднес к носу платок, пропитанный ароматными маслами, вздрогнул, вспоминая варанга, и подумал: вот кому на самом деле, прости Господи, не помешало бы сегодняшнее крещение. Картина, которую он наблюдал на берегу Днепра, вновь встала перед глазами, и Никита, не в силах сдержаться, прыснул в тончайший мосульский шелк. Растерянные мужики и бабы, голые вперемешку с одетыми, стояли в воде – кто по пояс, кто по грудь, – не понимая толком, чего же от них хотят, и испуганно озирались по сторонам, в то время как с берега, из последних сил пытаясь удержаться в рамках торжественного обряда, их окормляли беглые херсонесские священники.
Кстати, нужно посоветовать епископу Анастасису, чтобы он, когда будет «крестить» туземцев в Новгороде, хоть там разделил бы мужчин и женщин. Ведь не святое таинство сегодня проходило, если разобраться по сути, а едва ли не свальный грех. Хотя положа руку на сердце нужно признать, что в этом варварском лицедействе, устроенном специально для приехавших в Киев ромеев, было больше грустного, чем смешного.
Отвлекаясь от мрачных мыслей, Никита оглядел короткую улицу, вымощенную по обычаю северян деревянным настилом, и снова пришел в уныние. Прилепившийся к вершине холма крошечный акрополис даже вместе с земляным валом и частоколом вместо стены был, наверное, меньшего размера, чем русский квартал в Константинополе. Передвигаться здесь в носилках ввиду узости проходов между глухими деревянными заборами было почти невозможно, а всадник из Афинянина, историка и философа, как из гетеры катафрактарий. Придется идти пешком – хорошо еще, что до резиденции, куда все же нужно будет зайти до начала пира, чтобы надиктовать и отправить сообщение о том, что Русь окончательно порвала с языческим прошлым, отсюда не больше ста шагов. А лавка, торгующая золотыми украшениями, – вот она, прямо напротив.
В лавке ювелира