В городе Е.
У нас был вечер литературный в одном прекрасном доме.
Это рай. Этот Дом творческих деятелей. Это такой чудесный мир. Идеальный для меня мир. Мир абсолютно тронутых и окончательно сумасшедших. Эти восхитительные женщины без возраста с их одинаковыми челками над плавающими взглядами… Они бесшумно носятся по всем этим комнатам, гостиным, шастают туда-сюда, приветливо, но жеманно здороваются по тысячу раз (а может, это были разные женщины и каждая здоровалась по разу?), такие навечно подростки, одинаково одетые, говорят тихими пастельными голосами…
Меня дважды теряли за те несколько часов, что мы там все находились. Сначала я попросилась в дамскую комнату, и одна такая, в печальной шали на плечах, меня повела. У нее была ровная непреклонная узкая спина, строгий взгляд. И тогда я подумала, что все эти женщины очень похожи на синявок – преподавательниц женских институтов и гимназий в конце XIX – начале XX века. Так и кажется, что где-то в рукаве у этой мадам пенсне и она заставит что-нибудь спрягать по-французски. Она кивнула головой и сказала: «Конечно, следуйте за мной», и как дунет стремительно, как побежит бесшумно, даже ее юбка за ней не успевала и билась из-за каждого угла, куда дама заворачивала, и мне хотелось за этот вот завихривающийся конец юбки ухватиться. Она на меня все время тревожно оглядывалась, но с каждым разом все быстрей и быстрей бежала. Вот честное слово, я за ней мчалась на своих шпильках и в какой-то момент решила, что вот бы догнать, поймать ее и навалять ей по шее. Ну потому что мне надо, чтоб позитивно и радостно сейчас, потому что вот сейчас надо народ веселить, тексты читать, а я тут ношусь, как бобик потный. И воротник сбился уже в комок, и шарфик мой, талисман ручной росписи, скомкался в жгутик, и спина мокрая, и физиономия уже блестит вся, тушь на ресницах расплылась, дыхание хриплое, прическа осела уже вокруг лица, глаза дурные… И что? Бежим. И наконец-то мы с мадам прибежали в какой-то зал, где стояли манекены, одетые в исторические костюмы. И мадам, глядя поверх меня (они, синявки, все очень высокие там, с длинными шеями), молча развернулась в обратном направлении и – фьють! – умчалась. Унеслась. А я осталась стоять как идиот. Стою между кринолином и сюртуком, отдуваюсь, жду терпеливо… Правда, переминаюсь, мне же надо в реструм, а в том зале ни намека, ни следа. Постояла я, потом села. И ведь понимала, что назад из этого лабиринта комнат и комнаток, коридорчиков, лестниц я ни за что сама не выберусь. Хогвардс ни в какое сравнение, Хогвардс – скромная хрущевка по сравнению с этим Домом.
Сижу. И никого. А в кабинете директора уже чай накрыт с шарлоткой… И шарлотка такая нарядная, ванилью и яблоками пахнет, еще теплая, пухлая, легкая и припудренная, как молодая купчиха. И там уже собираются друзья. Их специально всех заранее позвали, пока публика собирается. И они ждут. А я еще никого не видела. И там моя курточка висит, и шляпка, и сумка… И они думают, куда Маруська затерялась. А я сижу на диване