На своей земле
– Ну, каша, – прохрипел Безуглый, остановившись, чтобы заменить диск в пулемете. – Слышь, комбат, похоже, дивизии – каюк.
Старший лейтенант прислонился к березе, пытаясь восстановить дыхание, перед глазами все плавало, ноги подгибались. Они бежали через перепаханный снарядами лес, в котором еще утром располагались позиции 328-й стрелковой, и всюду видели только смерть, разрушение и хаос. Горящие автомобили, перевернутые повозки, убитые лошади и убитые люди. Бой гремел уже не только за спиной – стрельба и рев моторов доносились откуда-то слева. Петров чувствовал, что задыхается, люто болела обожженная спина, он не помнил, как Осокин забрал у него пулемет, ставший вдруг невыносимо тяжелым. Несколько раз по ним стреляли из-за деревьев, и радист на бегу огрызался длинными очередями из своего ДТ.
– Нам… Главное… До СПАМа… Добраться… – Легких хватило только на пять слов, комбат чувствовал, что еще немного – и он потеряет сознание.
– Евграфыч обещал Т-26. – Безуглый передернул затвор. – Дернем напоследок, а, командир?
Глаза сержанта пугали больной смесью ярости и подступающей паники, он держал свой страх за горло, словно ядовитую змею, не давая вырваться и поглотить ту отчаянную, бесшабашную смелость, которой так гордился веселый москвич.
– Дернем… Саша… Конечно, дернем. – Петров с трудом отлепился от дерева: – Давайте, братцы, немного осталось…
Осокин шагнул, собираясь поддержать командира, но старший лейтенант отстранил его слабым движением руки:
– Я сам, Вася… Твое дело… пулемет.
Комбат не знал, хватит ли сил, чтобы идти вперед, но ноги сами сделали шаг, затем еще один, и еще… Осокин трусил рядом, то и дело оглядываясь назад. На правом плече он нес пулемет, при росте водителя казавшийся огромным, а на левое готовился поймать Петрова, если тот вдруг начнет падать. Старший лейтенант мог свалиться в любой момент, и за ним нужен был глаз да глаз. Мехвод вдруг почувствовал странную успокоенность, в первый раз за сегодняшний день: он должен вытащить командира – и точка. Осокин целиком сосредоточился на этой задаче, в остальном полностью положившись на радиста.
Петров не помнил, как они выбежали на поляну, где располагался СПАМ и одновременно – ремонтная мастерская. Просто в какой-то момент перед глазами вместо мечущейся листвы оказался клепаный борт танка, и Безуглый хрипло выдохнул:
– Хозяйство Евграфыча. Добрались.
Старший лейтенант почувствовал, как подгибаются ноги, и вдруг оказался висящим на плече у водителя. Осокин осторожно опустил комбата на землю, прислонив спиной к каким-то ящикам, и взял пулемет наперевес.
– Слышь, Сашка, а где все? – нервно спросил он, передергивая затвор пулемета.
– А я почем знаю, – огрызнулся радист и крикнул: – Эй, братва, есть кто живой?
Он осторожно выглянул из-за гусеницы, несколько секунд просто молча смотрел на что-то, затем вдруг яростно выматерился и бросился вперед.
– Что такое? – Водитель вскинул оружие и выскочил из-за танка вслед за Безуглым.
Посредине поляны были разбросаны обломки ремонтной летучки. Снаряд, похоже, угодил прямо в фургон, от машины осталась только изуродованная рама, по оси вбитая в землю, куски кузова, кабины и людей Рогова раскидало на десятки метров.
– Есть кто живой?! – срывающимся голосом заорал радист. – Братцы, живой кто остался?
Осокин вдруг почувствовал, что ему трудно дышать, перед глазами встала какая-то пелена, откуда-то донеслось хриплое то ли карканье, то ли кашель.
– Не реви! – бешено рявкнул москвич. – Не реви, я сказал! Проверь ходовую, доделали они ее или нет, потом лезь в танк! Да перестань ты ныть!
Осокин вытер глаза, положил пулемет на землю и, пошатываясь, побрел к танку. Безуглый лихорадочно озирался. Не может же быть так, что всех убило одним снарядом. Двумя, поправился он, заметив еще одну воронку. Тремя. У Евграфыча было девять бойцов, хоть раненый, хоть контуженый, но кто-то должен остаться! Где-то недалеко, метрах в трехстах, гулко зарокотал немецкий пулемет, их время кончалось, следовало уходить немедленно. «Если танк неисправен, один пулемет придется оставить. – Голова работала быстро. – Комбат вот-вот свалится, придется его тащить». На мгновение крысой проскочила мысль, что без комбата они уйдут дальше, и радист с силой ударил себя по скуле. Боль отрезвила, он бешеным усилием взял себя в руки. Из-под срубленных деревьев торчала подошва, и Безуглый, подбежав к завалу, нагнулся… В руках остался пустой сапог – взрывная волна просто вышибла из него хозяина. Москвич откинул ветви, крякнув, приподнял дерево – под вывернутыми корнями лежал перемазанный землей и кровью человек в изодранной гимнастерке, левая нога в размотавшейся портянке была разута. Левая сторона лица красноармейца заплыла сплошным синяком, глаз превратился в щелочку, из уха текла кровь. Радист приложил руку к груди бойца и с облегчением вздохнул: сердце билось, грудь неровно поднималась в такт прерывистому дыханию. Раненый застонал и попытался поднять голову.
– Осторожно,