Какое у него дело – неизвестно; разыскать что доподлинно – уж разыскивали; бормочет бог весть что – лучше оставить… А деньги точно что получает. Теперь необходимо «опробовать», много ли денег-то получает. Что у него за работа – пес с ним, а денег-то много ли?» И опробывают так: опять несут барсучью шкурку и запрашивают три рубля. «Почему так?» – «Да больно уж глубоко в норы позабирались, каторжные! Доставать-то их оттедова оченно много хлопот». – «Как же я купил за рубль?» – «Да теперь цены не те». – «И рубль-то дорого. Все покупают по полтиннику. Вот вчера по полтиннику мужик продавал». – «Какой такой?» – «Уж я не знаю». – «Н-ни знаю… Так не возьмете?» – «Пятьдесят копеек». – «Маловато! Прибавьте». – «Мне он вовсе не нужен, я просто так покупаю…» – «Прибавьте… Ну, за шесть гривен». – «Зачем же ты запросил три рубля?..» Следует великолепная, во все лицо, улыбка – точно солнце в полном блеске, сияет и блестит лицо вопрошателя. «Да нам что больше, то приятнее!» – «Ты что же думаешь, что у меня не деньги, а щепки?» – «Да ведь нам почем же знать?.. Трешной не даете, так и шесть гривен возьмем… для вашего здоровья».

      «Нет, – решает после этого следователь-обыватель, – не вполне при деньгах… Деньжонки есть, а не так, чтобы при полном капитале». И дело все-таки оканчивается прежним решением: «Нам что? Мы нешто что? В случае чего… на то есть начальство. А нам какое дело?»

      Но, порешив таким образом и, повидимому, успокоившись, обыватели не перестают хранить полное недоверие к личности неизвестного человека, занимающегося неизвестным делом. Дело им неизвестно, но достаточно уж того, что оно – не крестьянское, не кулацкое, не торговое, а барское, господское. От самого последнего мужичонки, от бесприютного нищего, побирающегося под окнами, через всю длинную лестницу крестьянских типов разнообразных степеней благосостояния – через всю лестницу типов, олицетворяющих собою благосостояние кулацкое, вплоть до тузов-кулаков, до тысячников – нигде, никогда ни от одного человека нельзя услышать слов «приехал отдыхать», то есть ничего не делать, как только от барина. Он один никогда ничего не делает – такая уж порода и такое о ней мнение: к тому, чтоб ничего не делать, все они и стремятся; а чтоб «отдыхать» да ничего не делать – нужен капитал, деньги. Вот эти-то деньги барин и хочет добыть какими бы то ни было каверзными способами. Это он все мутит и орудует… И поэтому, что бы он там ни толковал, какие, бы узоры ни выводил языком насчет «своих делов», насчет того, что, мол, «книжки печатаю», – все это пустые слова, выверты, прикрывающие уязвленное самолюбие барина, который только и думает, как бы «повернуть на старое»… «Отдыхать приехал!.. Отдыхай, любезный, покуда деньжонки маменькины не перевелись… А только что в случае чего, так ведь у нас и начальство есть. Слава тебе господи, не бессудная земля!»

      II

      Так решают дело обыватели-крестьяне, люди хотя и не вполне полированные (а полированных людей в наших местах, благодаря близости Петербурга, очень и очень много), но и не лишенные уж некоторой доли политуры, как и вообще все здешние крестьяне – в огромном большинстве тип не вполне