– Вот ты… вы понимаете – ЧТО вы написали?
Я пожал плечами:
– Рассказ. С натуры. Это реальный случай.
– Правда жизни, значит? – К. снова построил тяжелый взгляд. – Правда жизни и художественная правда – не одно и то же! Художественная правда – это… это – не правда жизни! Это – художественная правда!
Он чеканил бессмысленные слова, я смотрел на него с изумлением. Зачем звали-то? Рассказ – совершенно бытовой, претендующий на смешное, причем тут правда-неправда?
Парторг неожиданно встал, подошел ко мне вплотную – я забыл сказать, что все это время я так и стоял посреди кабинета, как вошел. Он подошел ко мне вплотную и вдруг спросил:
– Вы там общаетесь с этими… евреями двумя – кто они такие?
(Все-таки пригодились они в повествовании: Гуревич и Бейлин.)
– Вот эти – Гуревич и Бейлин, – они кто такие? – снова спросил парторг и придвинулся еще ближе.
Я снова пожал плечами:
– Наши друзья. А чем они вам не угодили-то? Они в стройуправлении работают, специалисты оба, один инженер, второй…
– Да знаю я – кто они такие! – раздраженно замахал рукой К. – Что вы мне тут рассказываете их автобиографию!
– Так вы же спрашиваете – кто они…
– Я спрашиваю в идеологическом смысле! – отчеканил парторг. – Кто они? К чему они вас ведут? Чему учат? Что подсовывают?
Я начал понимать – о чем он, и меня стал разбирать смех.
– А, вот вы о чем, – я сделал вид, что оживился. – Да, действительно подсовывают. Надоели уже, деваться некуда. Вот, «Братскую ГЭС» недавно вслух читали, помните, есть там – про рабов, про пирамиды…
Парторг свирепо уставился на меня, почти закричал:
– Что вы – сговорились?! «Братская ГЭС»… Знаю я, какая ГЭС у вас там… братская…
Он закончил неожиданно, но так, что мне запомнилось на всю жизнь:
– Мой вам совет: читайте поэта Михаила Дудина. А с этими товарищами вам лучше порвать навсегда. Общение с ними заведет вас в идеологическое болото, – последняя фраза прозвучала почти торжественно.
На этом мы и расстались. Замредактора так и не вернулась в свой кабинет: стыдно ей было, видимо. Я понял, что на работу в газету меня не возьмут из-за моей склонности очернять действительность.
И вот прошли годы, началась перестройка, другая жизнь – и я снова вспомнил про свой рассказ. Теперь на «очернительство советской действительности» наверху смотрели очень даже положительно, и всякий, самый мелкий издатель, старался быть, как теперь говорят, в тренде, а тогда говорили – на гребне.
Газета к тому времени разделилась на районную и городскую (поселок стал городом), и бывшая замредактора стала редактором районной газеты. Теперь она сама определяла – кого печатать, а кому отказывать. Приняла она меня с распростертыми,