Дама с рубинами. Синяя борода. Евгения Марлитт

должна этому радоваться, милая бабушка. Я бы тебе принесла мало чести, так как ты не можешь себе представить, что я за трусиха и какой неловкой становлюсь, когда робею. Перед нашими милыми стариками – герцогом и его супругой – я бы себя, конечно, не уронила, ибо они так добры и снисходительны, что никогда нарочно не приведут в смущение робкого человека, но другие… – Она не закончила фразу и невольно провела рукой по своим кудрям. – Да ведь я не для этого приехала, бабушка: меня привлекают елка и встреча Рождества там, внизу, в общей комнате. Мне до смерти надоело смотреть, как тетя Эльза покупает фигурные конфеты и книги в роскошных переплетах и навешивает их на дерево. Я хочу опять сидеть в нашей теплой общей комнате, когда на дворе гудит метель, а по столу катаются орехи, из рук в руки передается сусальное золото и из кухни через замочную скважину и дверные щели проникает запах кренделей и разных чудесных зверей, что печет Бэрбэ. Самого лучшего, конечно, не будет – закрытой рабочей корзинки тети Софи, из которой иногда высовывались кусочки незаконченного кукольного приданого, да и книжки с картинками я уже переросла. Но от Бэрбэ я потребую моего пряничного рыцаря!

      – Ребячество! – сердито проворчала советница. – Стыдись, Грета. Ты нисколько не переменилась к лучшему.

      – То же самое мне сказал и дядя Герберт.

      – Не в этом смысле, – холодно поправил ее ландрат. Он вошел вместе с ними в зал, держался совершенно безучастно и, стоя у стола, осторожно раздвигал цветы и фрукты, чтобы рассмотреть снасти серебряного блюда-корабля, будто до сих пор не видел этой старинной, всем хорошо известной фамильной драгоценности Лампрехтов.

      – Ты уже разговаривала с дядей? – спросил с удивлением Рейнгольд, поднимая глаза от груши, которую чистил. – Когда же это?

      – Очень просто, Гольдхен. Я уже была здесь, наверху.

      – Неужели ты хотела войти? – спросила советница с запоздалым испугом. – В этом ужасном черном платье!

      Маргарита рассмеялась и посмотрела на свое платье.

      – Не волнуйся, бабушка, у меня есть туалеты получше этого. – И, приподняв подол, она пожала плечами.

      – Богом прошу тебя, дитя, не проводи ты постоянно рукой по волосам, как мальчик, – прервала ее бабушка. – Отвратительная привычка! И как тебе пришла в голову безумная мысль остричь волосы?

      – Я была вынуждена сделать это, бабушка, и, признаюсь, даже всплакнула потихоньку. Но можно прийти в отчаяние, когда утром никак не заплетешь волосы, а дядя Теобальд нетерпеливо бегает перед дверью, боясь опоздать на поезд или к почтовому дилижансу. И в один прекрасный день, перед отъездом в Олимпию, я, недолго думая, схватила ножницы и остригла косы! Впрочем, не беспокойся, бабушка, мои волосы растут очень быстро, как сорная трава, и ты не успеешь оглянуться, как у меня опять будет приличная коса.

      – Не так уж скоро, – сухо заметила старуха. – Безумие, настоящее безумие! – разразилась она вновь. – Удивляюсь, отчего тетя Эльза не смотрела за тобой как следует