– Я все понял, – сказал Клавдий обычным голосом. – Не говори Мавину о нашей беседе. Пусть расскажет мне сам.
Машина остановилась перед слабо подсвеченным зданием – памятником архитектуры. Самый старый и красивый Дворец Инквизиции в стране.
– Клав…
Он почувствовал, что его держат за руку.
– Клавдий… Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь это, да?
Распахнулась дверца. Водитель почтительно склонился, приглашая господ инквизиторов выйти.
Неприятно пораженный ее слабостью, он хотел ответить что-то успокаивающе-неопределенное – но в этот момент из ночи будто взглянула сузившимися глазами покойная ведьма Магда Ревер. С которой лепестками сползал на пол мятый деловой костюм…
Он увидел Федору нагой. Такой, как помнил – мягкой и женственной, с тяжелой округлой грудью, со слишком широкими бедрами, с родинкой на правом плече…
Кобель, подзаборный кобель! На глазах у двух подчиненных!..
– Выходи, – сказал он резко. Слишком резко, Федора отшатнулась, но он не стал заглаживать неловкость. Его борьба с собой длилась долгую минуту и стоила новых седых волос – ладно, теперь он будет жестоким. И с Федорой, и… с ними. Товарками покойной Магды Ревер. Сколько бы их ни сыскалось в благословенном округе Одница.
За неделю до окончания зимы он выпросил у приятеля-гребца ключи от домика на спортбазе.
Под потолком горела лампочка в абажуре из паутины, и тела дохлых мух отбрасывали на фанерные стены непропорционально большие тени. Докрасна раскалялись спирали электрического камина, в углу оранжевой горкой лежали спасательные жилеты, а вдоль стены строго, как часовые, стояли лакированные весла. Клав садился на продавленную кровать и ждал.
Он не знал, откуда она появляется. Ходит ли она через грань или просто прячется в лозняке. Или, может быть, под водой?..
Деревянные ступеньки старого домика тихо поскрипывали под ее босыми ногами. Заслышав этот скрип, он всякий раз ощущал мгновенную обморочную слабость. И вот еще звук капающей воды – кап… кап…
Со скрипом приоткрывалась дверь. Дюнка стояла в проеме, и мокрые, не собранные в прическу волосы лежали у нее на плечах. С прядей-сосулек прозрачными ручейками скатывалась вода. Тускло посверкивала змеиная кожа влажного купальника…
Поначалу ему было очень тяжело. Он плел чепуху, пытаясь за болтовней спрятать страх и мучительный дискомфорт. В такие дни Дюнка молчала, чуть улыбалась сомкнутым ртом и печально, понимающе кивала.
Потом он успокоился. Привык, стал по-настоящему ждать свиданий без слабости в коленках, без обмирания и ночных кошмаров. Дюнка повеселела, и тогда он поверил наконец, что она вернулась.
Он говорил, она слушала. Все разговоры были ни о чем; иногда она клала холодную ладошку ему на плечо, и он сжимал зубы, пытаясь не вздрагивать. И брал ее руку в свою.