И он потер нос, сломанный лет шесть назад в стычке на пустынной верфи в Уоппинге. Хорошо еще, что он вообще тогда жив остался.
– Значит, вы пойдете? – уточнил Маккиннон.
– Пойду. Но вам придется объяснить мне, что делать. Вы хотите, чтобы я был вашим ассистентом во время выступления?..
Судя по выражению лица фокусника, эту возможность он уже рассматривал. Однако в конце концов он достал из кармана пригласительный билет.
– Покажете билет на входе, заплатите пять гиней и войдете вместе с остальными гостями. Вечерний костюм необходим, разумеется. Ну и… просто осмотритесь. Наблюдайте за публикой. Держитесь так, чтобы я вас все время видел. Я найду способ указать вам, кто из гостей – тот, о ком я говорил. Если он придет, конечно. В этом я пока не уверен. Если увидите его, узнайте, кто он… ну, что я вам рассказываю!
– Звучит довольно просто, – беспечно сказал Фредерик. – Ваш план нуждается только в одной поправке: за вход я отдам ваши пять гиней, а не свои.
– Ну, конечно! – нетерпеливо воскликнул Маккиннон. – Само собой разумеется. Приходите вовремя. Я на вас полагаюсь.
Если бы вам понадобилось получить свой фотопортрет и с этой целью вы бы зашли в ателье на Бертон-стрит, вами бы, скорее всего, занимался темноволосый, крепко сбитый молодой человек по имени Чарльз Бертрам, о котором Уэбстер Гарланд был очень высокого мнения. Он обладал и мастерством, и богатым воображением. В его портретах присутствовало подлинное ощущение жизни и движения. Чарльз Бертрам, как и Салли, имел свои причины ценить артистическую демократичность, царившую у Гарландов: его отец был бароном, а сам он носил титул «достопочтенный»[5]. Ему бы навсегда пришлось остаться аристократом-любителем, если бы однажды он не встретил Уэбстера. К счастью, в компании художников и механиков значение имеют только способности, а они у Чарльза Бертрама были. Вот так он и нашел себе место в этом странном семействе – вместе с Джимом, рабочим сцены; Фредериком, детективом; Уэбстером, просто гением, и время от времени Салли, консультантом по финансовым вопросам.
Разумеется, он не собирался всю жизнь работать фотографом. Снимать всю жизнь портреты по два шиллинга шесть пенсов – не такая уж завидная участь. Нет, они с Уэбстером работали над чем-то куда более амбициозным: пытались запечатлеть на фотографической пластине движение. Чарльз даже вложил в дело некоторое количество денег, и теперь позади ателье во дворе строили студию попросторнее – в расчете на то время, когда их эксперименты потребуют больше места. А пока он помогал в магазине и выполнял разные поручения: сейчас, например, он устанавливал новую линзу на главную студийную камеру.
Фредерик на кухне записывал свои соображения по поводу Маккиннона и Нелли Бадд, и гадал, действительно ли одно дело как-то связано с другим, как предположил хитроумный Джим, и тут в дверь заглянул Чарльз.
– Фред?
– О,