Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава первая. Сватовство и свадьба
Агабеим-ага взглянула на склонившуюся до земли молоденькую служанку.
– Что, Зульфия?
– Доктор велел передать высокой ханум, что жар спал.
Простодушное лицо девушки сияло радостью – она знала, что новость порадует ее госпожу. Отложив перо, Агабеим-ага поднялась и поспешила в покои, где лежала больная. Доктор Кормик уже осмотрел Эрикназ – по просьбе Агабеим он заходил к ней ежедневно и сразу после осмотра посылал служанку с докладом к высокой ханум. Впервые за прошедшие десять дней на лице Кормика написано было явное облегчение. Вежливо поклонившись Агабеим, он даже позволил себе заговорить первым:
– Кризис миновал, ханум, сердце выдержало, и болезнь вышла с потом, Ее только что переодели и сменили белье, я пришлю микстуру, которую следует давать, а остальное сделают хорошее питание и молодость.
– Благодарю, ага доктор, – Агабеим-ага сделала знак служанке, и та принесла ей обшитый бисером кисет.
Кормик не стал отказываться от вознаграждения.
– Для меня нет большего счастья, чем быть полезным высокой ханум.
Добавив, как принято на Востоке, еще несколько цветистых выражений, он удалился, удовлетворенно позвякивая золотыми монетами. Агабеим-ага опустилась на подушки возле ложа больной, внимательно оглядела исхудавшее бледное лицо и тонкие пальцы с посиневшими лунками ногтей, негромко спросила у чернокожей сиделки:
– Она спит?
Сиделка испуганно посмотрела на нее круглыми глазами – эта девушка лишь недавно была куплена на невольничьем базаре и не понимала ни одного из местных языков. Агабеим вспомнила, что сама распорядилась посадить ее возле Эрикназ, потому что та в бреду упоминала слишком много непредназначенного для чужих ушей. В этот момент длинные ресницы Эрикназ дрогнули и приподнялись, губы слабо шевельнулись.
– Ханум…
– Нет-нет, не разговаривай, дитя мое, – ласково остановила ее Агабеим, – ты еще слаба. Хвала Аллаху, тебе удалось преодолеть болезнь, лежи тихо и быстрее поправляйся.
– Ханум… слишком добра.
Как ни слаб был голос Эрикназ, Агабеим-ага уловила прозвучавшую в нем иронию и поморщилась – что случилось, то случилось. Шахзаде поклялся Батыр-Нисан выполнить любое ее желание за согласие мирно уладить дело о разводе, а та пожелала до смерти забить наложницу мужа. Вмешаться было невозможно – клятва есть клятва. В конце концов, не веди себя наложница столь вызывающе, подобного не случилось бы. В гареме шаха, где Агабеим-ага властвовала много лет, дерзким быстро указывали их место.
Однако сильные мира сего никогда не опускаются до оправданий – разве только перед теми, кто выше их по положению. Ну, и иногда еще перед собственной совестью. Поэтому Агабеим-ага не стала говорить ни о Батыр-Нисан, ни о наложнице Зухре.
– В первую ночь твоей болезни, ты находилась между жизнью и смертью, – сказала она, – я не отходила от тебя и слышала, о чем ты говорила в бреду. Тебя многое тревожит, на душе твоей тяжесть, которую я не в силах снять. Мне известно также о чувстве, которое ты питаешь к юноше по имени Гайк.
В другое время щеки Эрикназ залила бы алая краска, теперь же они лишь чуть-чуть порозовели.
– Ах, ханум!
– Я навела справки об этом юноше, – продолжала Агабеим, – о нем благосклонно отзывается мирза Салех-Ширази, почитаемый мной за мудрого и ученого человека. Мухаммед-мирза, которого Гайк обучает светским наукам, в восторге от его уроков. Шахзаде назначил твоего двоюродного брата Шамирхана твоим опекуном. Хочешь ли ты, чтобы я испросила у твоего опекуна разрешения на твой брак с Гайком?
– Я… не знаю.
Прошептав это, Эрикназ заплакала. Слезы текли по щекам, но у нее не было сил поднять руку и вытереть их. Агабеим-ага улыбнулась.
– Он любит тебя, не сомневайся. Все это время, пока ты лежала в беспамятстве, он по нескольку раз в день справлялся у евнухов о твоем здоровье и каждый раз давал им по серебряной монете. За эти дни моя прислуга обогатилась.
– Ханум… ах, ханум!
Теперь слезы хлынули ручьем. Агабеим-ага покачала головой.
– Мне следовало бы отложить этот разговор до тех пор, пока ты немного окрепнешь, но через два дня я покидаю Тебриз – мой повелитель шах-ин-шах приказал мне прибыть в Тегеран.
Это была правда – Манучехр-хан постепенно и незаметно сумел убедить шаха в том, что плотские радости нужно чередовать с радостями души. И Фетх-Али-шах, утомленный бесконечными капризами беременной Тавус, уже мечтал о покое, который давали ему беседы с мудрой и все понимающей Агабеим. Да и дела гарема, по словам того же Манучехр-хана, требовали ее присутствия, ибо она ведала образованием многочисленных шахских дочерей.
Агабеим-ага сама удивлялась тому, с каким равнодушием теперь думала о беременности Тавус, своей маленькой Омид, взошедшей