Леденцовые туфельки. Джоанн Харрис

стоят в самом конце. Ну и чернокожие, конечно; эти живут по ту сторону Холма, всегда держатся вместе и ни с кем из нас не разговаривают. За чернокожими пристроились: Клод Мёнье, который очень сильно заикается, Матильда Шагрен, она страшно толстая, а за ними – девочки-мусульманки, их в школе около дюжины, они тоже держатся вместе, и это они в начале четверти подняли такой шум из-за запрета носить головные платки. Они и сейчас все в платках: надевают их сразу же, как только выйдут за ворота школы, хотя в школе им носить платки не разрешают. Сюзи считает, что зря они, дуры такие, носят эти платки, потому что им надо быть как все, если они и впредь намерены жить в нашей стране, – но это она просто повторяет слова Шанталь. Я, например, совершенно не понимаю, почему вокруг этих несчастных платков вообще столько шума, ну чем они отличаются от другой одежды – скажем, от маек или джинсов? По-моему, каждый сам выбирает, что ему носить.

      А Сюзи по-прежнему пялилась на Жана-Лу. Он высокий и, по-моему, довольно симпатичный, у него черные волосы и челка в пол-лица. Ему двенадцать лет – он нас всех на год старше и вообще-то должен был бы учиться в следующем классе. Сюзи говорит, что он остался на второй год, а по-моему, он очень способный и в классе один из лучших. Жан-Лу очень многим девчонкам нравится, но сегодня мне показалось, что он просто из кожи вон лезет, чтобы выглядеть крутым: прислонился к столбу на остановке и все вокруг изучает в объектив своей маленькой цифровой камеры, с которой, похоже, вообще не расстается.

      – Ах, боже мой! – вздохнув, прошептала Сюзи.

      – Послушай, – предложила я ей, – может, тебе хоть раз все-таки поговорить с ним по-человечески?

      Она тут же яростно на меня зашикала, а Жан-Лу быстро глянул в нашу сторону – мол, что это за шум? – и снова уткнулся в объектив. Сюзи, покраснев еще сильнее, пискнула, нырнув в капюшон своего анорака:

      – Он на меня посмотрел! – и повернулась ко мне, тараща глаза от возбуждения. – Слушай, я собираюсь сделать себе «перышки». Я знаю хорошую парикмахерскую, там Шанталь стрижется и красится. – Сюзи так стиснула мою руку, что мне стало больно. – Если хочешь, пойдем вместе. Я буду делать «перышки», а тебе волосы могут выпрямить…

      – Оставь мои волосы в покое, – сказала я.

      – Давай, Анни! Это же будет клево! И потом…

      – Я сказала, оставь мои волосы в покое! – Теперь я уже по-настоящему начинала сердиться. – Чего ты к ним привязалась?

      – Ах, ты совершенно безнадежна! – раздраженно воскликнула Сюзи. – Ты же выглядишь как ненормальная! Неужели тебе все равно?

      Это она тоже отлично умеет. Задать совершенно ненужный вопрос, который на самом деле вопросом вовсе и не является.

      – А чего мне беспокоиться?

      Я пожала плечами, хотя от гнева у меня даже в носу щипало, как будто чихнуть хочется, я понимала: еще немного – и гнев мой все-таки прорвется наружу, хочу я этого или нет. И тут я вспомнила, о чем говорила мне Зози в «Английском чае», и мне страшно захотелось сделать что-нибудь такое, чтобы с физиономии Сюзанны слетело это самодовольное выражение. Нет, причинять