Любые неточные, косвенные улики могут быть рассмотрены с разных точек зрения. И если принять за константу неверные единицы, то вывод может стать фатально ошибочным. Свидетели говорят, что видели, как я уходил в туннель после разговора с Аней. Но о том, что она пошла со мной, речи не шло. Значит, имелся промежуток времени между моим уходом и ее исчезновением. Повторно меня на станции не видели. Либо я не возвращался, что противоречит моей причастности к личности Чешира, либо на обратном пути я использовал вентиляционные шахты и технические туннели. И тут-то первая нестыковка. Мало того, что я никогда не интересовался подобными тонкостями строения метро, я в принципе страдаю топографическим кретинизмом! Будучи одним из немногих жителей подземки, что до сих пор носят с собой в кармане карту веток, по неизвестному маршруту я всегда путешествую в сопровождении Утесова. Так может ли мое второе я, мой внутренний Чешир, быть настолько осведомленнее меня? Даже при раздвоении личности подселенец и хозяин пользуются одним разумом, одним мозгом. Второй может быть глупее, но неожиданно стать гением? Вряд ли.
Есть одно но. Все эти выводы – голословны. Ни один судья не станет их слушать. В отличие от показаний свидетелей. Однако…
Сформировавшаяся наконец мысль настолько поразила меня своей простотой, что я вновь поднялся и принялся бодро мерить шагами камеру. Судья больше поверит словам свидетелей, чем моим. Но ведь есть один человек, который меня не подозревал! Водитель дрезины, Панкратыч! Если расспросить его подробнее, вполне вероятно, что он…
– Пошел вон! – голос дежурного так и сочился омерзением и недовольством. Интересно, что заставило этого молчуна выть едва не белугой?
В ответ раздалось слабое бормотание, следом хлопок удара на пару с коротким всхлипом. Что-то зазвенело по полу, будто рассыпали мелкие монетки. Тут мое любопытство взяло верх, и я прижался щекой к ледяным прутьям решетки, пытаясь разглядеть, что творится в коридоре. Света сорокаваттной лампы едва хватило, чтоб рассмотреть ползающую в ногах у дежурного фигуру в балахоне – солдатик замахнулся и пнул ее куда-то в район живота. Вновь раздался обиженный скулеж. Сплюнув, дежурный развернулся и, тихо матерясь, поспешил на станцию.
Как только стук армейских сапог стих, фигура довольно резво поднялась с пола и поплыла ко мне. Надетый на ней балахон, со стороны напоминающий плащ-палатку, шелестел по полу с каким-то странным железным звуком. Когда же фигура прошла под лампой, я узнал в ней того самого мужичка, в нору к которому мы с Утесом наведывались два дня назад.
– П…п…привет! – радостно пробормотал он, улыбаясь мне окровавленными губами.
– Привет, – обалдело ответил я.
Уж кого-кого, а его я здесь встретить точно не ожидал. С нарастающим удивлением я наблюдал, как мужичок деловито осматривал петли, на которых держалась дверь решетки. Кивнув своим мыслям, он вытер рукавом сочащуюся из разбитой губы кровь и,