Куда заворачивам?
Один пинжак на троих,
В нем и запинжачивам.
Благость тихого вечера, музыка песни, до дна пропитавшие сплавщицкие сердца, были смяты.
Братан Гаврила, бес в котором сидел глубоко и просыпался только после литра принятой водки, с закипающим буйством уставился на Исусика.
– В рожу хошь?
Илька знал нравы пьяных мужиков и заранее припрятал багры, топоры и прочие тяжелые предметы. Исусик тоже знал эти нравы.
– Ну, спели, и славно. Сейчас, значит, еще споем, – и попытался обнять Гаврилу, но тот скинул его жидкие руки с плеч.
– В рожу хошь?
Никакая порядочная гулянка без драки не обходится. Илька даже был не прочь, чтобы Исусика отдубасили, но уж больно дик Гаврила, кабы не зашиб святошу, потом дяде Трифону отвечать придется. Илька нерешительно потянул за рукав братана:
– Дядя Гаврила, пойдем спать.
Гаврила изумленно оглянулся на Ильку, что-то трудно посоображал и, наверное, отстал бы от Исусика, но тот подлил масла в огонь.
– Экой ты, Гаврила, ндравнай! – сказал он, сострадательно покачивая головой.
Видимо, слово «ндравнай» Гавриле не понравилось, и он сгреб Исусика за тощую грудь так, что треснула рубаха и брызнули пуговицы.
Трифон встал между братаном и Исусиком, завидев, что сбоку к Гавриле уже пристраивается братан верховской – Азарий.
– Гаврила, драки не будет! – отрубил бригадир. – Станешь рыпаться – свяжем!
– Кого? Меня? – поразился Гаврила. – Да не родился еще такой человек, который меня свяжет. – Выпустив Исусика, тут же юркнувшего в барак, Гаврила попер на Трифона Летягу.
Бригадир мигнул. Гавриле дали подножку. Он больно стукнулся о бревно затылком и минут через пять был водворен на нары. Уже связанный по рукам и ногам, Гаврила все еще изумлялся:
– Кого? Меня-а?.. – Он так и уснул в полной уверенности, что нет еще на свете того человека, который бы осмелился связать его, низовского Гаврилу.
В темноте незаметно подкрался и покрапал дождь. Мужики один по одному потянулись в барак. Дерикруп, монотонно читавший весь вечер Сковороднику стихи и монологи, уснул в обнимку с ним прямо на бревнах. Илька попытался разнять их и перетащить в барак, но силенок у него не хватило, и он накрыл гуляк дождевиками.
Дядя Роман стонал и мучился во сне. Дышал он прерывисто, тяжело. Илька, прислушиваясь к его стонам, обливался холодным потом, боясь, что с дядей Романом приключится беда.
К утру дождь разошелся, смыл с бревен окурки, плевки и бумагу. Серое утро медленно наплывало из-за гор, не пробуждая природу, а погружая ее в еще более тягучий сон. Даже вестники утра – птицы, затянув пленками глаза, чутко дремали в недоступных крепях и в лапах густого пихтача.
Илька затопил печку, поставил варить лапшу. От печки пригревало, на улице шуршал дождь, неровно стекая но узонькому барачному окну. Мальчишка незаметно для себя уснул.
Голодный Архимандрит