Сейчас же ей было не до ностальгий.
– Мераб, я ждала вас весь день! – рокотала она на весь подъезд. – И только не надо мне жаловаться на занятость, оставьте эти песни для ваших воздыхательниц из ЖЭКа. Не так уж часто я вас беспокою. С вашей безалаберностью скоро наступит новый Всемирный потоп. У меня третий день течет кран, а подо мной живет соседка, настоящая змея. Она скоро мне предъявит огромный счет, и кто будет платить? Вы же знаете, раньше мне все чинил сын, но теперь, когда он так далеко… Господи, неужели нельзя было прислать вашего нового мальчика-таджика, он мне так хорошо в прошлый раз починил унитаз?! Зачем вы сами-то явились?
– Соскучился, – последовал по-армейски краткий и обезоруживающий ответ.
Тетя негодовала. Я нерешительно вошла в прихожую, понимая, что баталия с Мерабом надолго. Так вот он какой, северный олень, о котором много лет наслышаны родные и друзья Пеларгонии. Непокоренный прораб Мераб. Когда-то тетя была старшей по подъезду. Занятие ей по темпераменту подходящее. Пеля находилась в вечной войне с жилконторой, и в эпицентре борьбы находился этот самый Мераб. Роль его, как всякого достойного противника, была неоднозначной. Конечно, чаще всего Пеларгония поносила его на чем свет стоит, но спустя пару дней могла вдруг с жаром воспеть его золотые руки.
– Блеск и нищета великого Мераба! – не преминула я хохотнуть, когда золотые руки свершили свое дело, а псевдозолотые зубы улыбнулись на прощание, и все это великолепие в чумазой обертке удалилось. – Мы, преданные родственники, всегда полагали, что прораб вашей жизни, тетя, – это респектабельный начальник с барскими замашками. А оказалось, он обаятельный оптимистичный клошар. И это притом, что столько лет сидит на теплом хлебном местечке!
– Не береди душу, Ника, – глухо проворчала Пеларгония. – Спивается старая гвардия. Знавал он лучшие времена, здесь ты права. Жена от него ушла, теперь он неухоженный, одинокий… – проявила тетя благородную милость к падшим.
– Так его нужно женить на мне! Подсуетились бы, тетя, убили бы двух зайцев. Такой альянс плывет вам в руки и просится на брачную страничку в саму «Нью-Йорк таймс».
– Все шутишь над старой Ханумой, – зловеще усмехнулась Пеларгония. – А меж тем твоя тактика тоже не выдерживает никакой критики. Жалоба мне на тебя поступила. – И в глазах Пели Антоновны заплясали победные мстительные блики.
Вестимо, откуда жалоба. Вампир Аркадьевич мутит воду. Переживает и кается, что сказал что-то не то, но ведь не со зла. Обидел нечаянно, ненамеренно, и теперь мучается от раскаяния. Но Пеларгония выразилась очень точно: его раскаяние – оно всегда стремительно оборачивается жалобой,