– Миша, проснитесь, третьи петухи пропели! – говорила Регина Вальтеровна. Это означало, что она знает мои чувства и просто одобрительно иронизирует надо мной.
После урока мы впервые шли вдвоем, а навстречу шли медленные снеги. Лена была в короткой шубке и в шапке с завязанными на затылке ушами. Эти шубку и ушанку я сразу разместил в храме нового культа вместе со снежинками, которые их расцвечивали.
– Знаешь, у меня есть теория, – сказал я, стараясь замедлить шаги, – что все люди станут одной семьей.
– Как это?
– Смотри… Вот живут мальчик и девочка. Скажем, у него фамилия Смирнов, а у нее – Кравченко.
– Мне нравится имя Роман. А тебе?
– Слушай дальше. Они поженились, и у них стала фамилия Смирновы. Так?
– Так. Если только девочка не оставит девичью фамилию.
– Она не оставит. Какой смысл жениться и оставлять две фамилии?
– Вот у меня красивая фамилия, мне не хочется ее менять.
Пытаясь отогнать грусть от того, что моя фамилия не сможет конкурировать с ее красивой фамилией, и значит, между нами уже появилось какое-то препятствие, я продолжал:
– Постепенно фамилий станет все меньше, потому что вместо одного Смирнова станет двое, а еще их дети… Ну и когда-нибудь… при коммунизме, все будут одна семья.
– И больше не будут жениться?
– Не знаю, – сказал я и горестно умолк.
– А Ромой можно назвать сыночка, – вдруг произнесла Лена. – Ну, до завтра, Михаил.
Дверь подъезда захлопнулась, и я стал прислушиваться к морозу и к звуку шагов на лестнице. После сказанных слов я опять воспрял. Кому попало про сыночка говорить не станут, так ведь?
Дома я взял чистый лист, простой карандаш и ластик. Почему-то казалось, что вот сейчас подсознание кинется мне на выручку, закипит и извергнется: настолько сильно было желание. Я решил нарисовать по памяти портрет Кохановской. Я помнил ее лицо наизусть, ведь оно весь день было перед глазами, – и когда смотрел на него, и даже когда не смотрел.
Первые линии – глаза. Нет, непохоже. И форма непохожа, и блеска нет. Видно, что глаза, а не уши, но не ее глаза. Стирал и принимался заново, опять стирал. Потом решил, что нужно нарисовать все лицо, а там уж и глаза поправлять. Овал вышел похожий. Несколько тоньше, уже, но – ничего. Губы толстоватые – наверное, пересахарил нежностью. Нос – ее вздернутый короткий носик – превратился в какую-то бракованную пробирку с двумя ушками по бокам. Час, другой, три листа, четыре, пять… Подсознание устроило форменный саботаж. Это не Ленка, такой рисунок хуже карикатуры, он не только не выражает всей полноты моих чувств, но даже ни капли не похож.
Нечего было и думать о том, чтобы показать его Кохановской. И что же я сделал? Нет, я не порвал рисунки, а просто переделал неудачные портреты в изображения святых и отшельников, причем одному безо всякого страха пририсовал бороду и усы.