Если Энни пыталась ползти за мной – я ускорял шаг, если она касалась моих вещей – я немедленно уносил их. Я не был злым, я был просто безразличным. Я не ждал ее и потому не понимал, с чего это я должен обращать на нее внимание.
Так продолжалось до тех пор, пока не начался двенадцатый месяц ее жизни. Незадолго до своего первого дня рождения она начала ходить и лепетать что-то, похожее на слова. Внезапно она перестала выглядеть как младенец и стала походить на маленького человечка. Это было уже интереснее. Она даже была забавной, со своим бормотанием на одной ей понятном языке и нетвердой походкой старика.
Я начал играть с Энни и даже пытался с ней разговаривать. Когда она начала пробовать подражать мне, у меня в груди возникло странное чувство. Когда она глядела на меня, лепеча «Джоуи, Джоуи», мой живот наполнялся теплом.
Она везде за мной ходила и повторяла все, что я делал; она смеялась, когда я строил ей смешные рожицы, внимательно слушала меня, когда я рассказывал ей вещи, которые она даже не могла понять. Когда она плакала, одного моего прикосновения было достаточно, чтобы успокоить ее: ей так хотелось порадовать своего старшего брата, что она немедленно забывала обо всех своих детских горестях.
Меня никогда до этого так не любили. Даже мама с папой. Нет, они, разумеется, любили меня. Но они не смотрели на меня с тем безграничным восхищением, с которым на меня смотрела маленькая сестренка. Никто не смотрел. На меня чаще всего смотрели с жалостью или презрением.
В детстве у меня было не слишком много друзей. Я не был застенчивым. Я просто, как сказала родителям моя учительница, был необщительным. Полагаю, я просто находил других мальчишек, с их дурацкими развлечениями вроде лазанья по деревьям и драк, скучными и глуповатыми. Я прекрасно себя чувствовал в одиночестве. Пока не родилась Энни.
Когда моей сестренке исполнилось три, я купил ей на сэкономленные карманные деньги куклу. Она не была особо дорогой, вроде тех, которые можно купить в магазинах игрушек и которые издают звуки и писаются. Она была одной из тех игрушек, которые мой отец назвал бы базарными подделками. По правде говоря, ее ничего не выражавшие голубые глаза и сжатые губы придавали ей несколько жутковатый вид. Но Энни эту куклу просто обожала. Она везде таскала ее с собой и даже спала, прижав ее к себе. По какой-то причине она назвала куклу Эбби-Глазки. Вероятно, виной тому было неверно расслышанное имя.
К тому времени, когда Энни исполнилось пять, Эбби-Глазки переселилась на полку в ее комнате, а на смену ей пришли Барби и игрушечный пони. Однако стоило маме лишь заикнуться о том, чтобы отнести Эбби-Глазки на благотворительную распродажу, как Энни с полным ужаса криком вырывала игрушку у нее из рук, прижимая куклу к себе так сильно, что я