К собственному стыду, фон Зон ловил себя на мысли, что больше, чем смертью графини, озабочен другим: выделила ли ему покойная часть наследства. А если выделила, то сколько?
А еще он был озабочен тем, в должной ли степени скорбен его лик, что подумают о нем те многочисленные родственники, знакомые и просто зеваки, забившие гостиную, смежные комнаты и весь просторный дом.
Многие подходили к фон Зону и, напуская на себя приличную случаю скорбную маску, выражали ему особое сочувствие, которое обычно принято высказывать лишь самому близкому к усопшему человеку.
И это было неспроста: многие почему-то считали, что именно отставной надворный советник станет обладателем капиталов богатой графини.
Покойная глубоко утонула в подстилке гроба. Блики четырех стоявших в изголовье свечей играли на ее желтом лице с глубоко ввалившимися глазными яблоками. Зализанные на висках и лбу волосы свились в серые кружочки.
Фон Зон подошел к столу, поцеловал венчик на лбу. Горький комок подкатил к горлу фон Зона. Он не удержался, его лицо облилось слезами.
…На другой день после похорон графини в родовой усыпальнице Ваганьковского кладбища, после обильных поминок, после раздачи милостыни толпе нищих, задавивших насмерть какую-то старуху-побирушку, нотариус городской части Безобразов, сытый, гладкий мужчина в поношенном фраке, пригласил близких для оглашения завещания усопшей.
Почти каждый из собравшихся мог рассчитывать на некоторую часть имущества бездетной и богатой графини. Однако воля усопшей ввергла всех в уныние и даже раздражение. Всех, кроме фон Зона. После того как Безобразов сломал сургучную печать на завещании и ровным, чуть веселым голосом огласил, что четверть своего состояния графиня Остен-Сакен отказала сиротским приютам, а все остальное имущество: ценные бумаги и наличные деньги, родовое имение в Тульской губернии и двухэтажный каменный дом в Москве на Козихе – все это отходило к отставному надворному советнику Николаю Христиановичу фон Зону.
Так вчерашний бедняк стал в мгновение ока богатейшим человеком, обладателем состояния в несколько сотен тысяч рублей.
Ночь фон Зоны провели теперь уже в собственном доме на Козихе. Николаю Христиановичу порой казалось, что столь резкая перемена судьбы ему лишь пригрезилась. Он был вне себя от счастья. Печаль от смерти тетушки как рукой сняло.
В банке фон Зону выдали краткосрочную ссуду – десять тысяч рублей.
На другой день он поспешил с вечерним семичасовым курьерским поездом отправить свою фамилию на место постоянного проживания – в Петербург.
Целуя жену и детей на платформе Николаевского вокзала, он радостно воскликнул:
– Пусть лопнут теперь от зависти все мои недоброжелатели. И первый – Модест Корф! – Он смешно передразнил старика: – «О службе вы должны думать во время сна!» Вот пусть и думает его лысая башка!
Супруга