Лежа в своей постели здесь, в этом месте, я думаю о мостах, о переправе с одного берега на другой, о паромщике, и задаюсь вопросом, будет ли у меня какое-то предвестие смерти, какая-то примета, какой-то знак. По-моему, у всех оно бывает: птица, залетевшая в комнату, лисица на цепи, осторожный заяц, корова, рожающая двух телят, – но лишь самые невезучие понимают, что это означает.
Еще одна Медицинская Помогательница, дружелюбная прыщавая девушка – Сара? Ребекка? – расчесывает мне волосы. Она моложе других и вряд ли задержится здесь надолго. Но она обращается со мной мягко и, в отличие от большинства, обходится без бессмысленной болтовни. Когда остается сделать всего несколько движений расческой, она подносит к моему лицу зеркало, и я снова поражаюсь при виде этой женщины, которая смотрит на меня оттуда: впалые щеки, кожа – словно пергамент в пятнах от чая, иссохшая шея. Рот зеркальной женщины открывается, и я вижу бледные десны, в которых торчат кое-как желтые лошадиные зубы, и я отдергиваю голову, машу руками, зеркало резко уходит в сторону. Девушка держит его слабо, а может, не ожидает от меня особой силы, поэтому от неожиданности выпускает зеркало. Оно ударяется о край кровати. Но, конечно, не разбивается, а летит, вертясь, через всю комнату. Девушка просит меня не двигаться, успокоиться, лечь, но теперь в ней уже нет прежней мягкости. Подо мной растекается теплая влажная лужа, и девушка нажимает на кнопку вызова, и я слышу, как в коридоре скрипят по линолеуму резиновые туфли. Руку пронизывает острая боль. И я снова на чердаке в Линтонсе.
Я на чердаке в Линтонсе. Когда становится ясно, что мужчина ушел обратно в дом, я заканчиваю кромсать середину коврика в ванной своим ножом для ботанических образцов. Это был прекрасный нож, его изогнутая рукоятка отлично подходила к форме моей ладони, а лезвие было широким и коротким, и мне нравилось следить, чтобы оно всегда сохраняло остроту. Не знаю, где этот нож теперь.
Схватившись пальцами за край рядом с плинтусом в углу под окном, я несколько раз сильно потянула, так что коврик лопнул, породив целое облако пыли и опрокинув меня с корточек. На моем лице и волосах оседают чешуйки чужой кожи, частицы высохших насекомых, штукатурка из трещин в потолке.
На коврике были узоры – светло-коричневые квадраты, красноватые круги. По краям он посерел от пыли, а возле унитаза окрасился в ядовито-желтый. Я тянула, загибала, скручивала две половинки к середине комнаты, обнажая половицы. Ванная была большая – три шага от ванны до раковины и столько же от окна до унитаза. Когда-то она, видимо, служила спальней для горничных. Из центра низкого потолка свешивался пыльный абажур на грубом шнуре. Условия кошмарные, но мне плевать: эта ванная и примыкающая к ней спальня – мои. По крайней мере, на лето.
Тут постучали в дверь, ведущую на чердак. Эта дверь