Чем старше я становилась, тем реже мы с родителями ощущали желание заново топтать дорожки того, что было для нас историей древней и неизменной. Но отсутствие разговоров не означало (по крайней мере, с моей стороны) отсутствия любопытства; пусть я не так часто сомневалась в переданном мне фундаментальном мифе вслух, но всегда бдительно ловила любые подсказки, способные заполнить бреши между догадками и фактами. Если упоминалось мое удочерение, я настораживалась, прислушиваясь к оброненному намеку, к новому откровению.
А иногда еще и шпионила. Это было нетрудно: в нашем небольшом доме ни у кого из нас не было особых возможностей для уединения. И не так много оставалось мест, где мои родители могли попытаться хранить драгоценные предметы, вещи конфиденциального характера. Я знала, что мать держит свои любимые украшения, в том числе старинное кольцо с аметистом и гранатом, которое подарила ей тетя, в нижнем отделении полированной шкатулки из лавра. Знала, что у отца есть подписанный бейсбольный мяч, коробочка с его единственным зажимом для галстука и платьице в земляничку, в котором меня привезли домой из сиэтлской больницы, погребенные под слоем носков в верхнем ящике трюмо.
Так что, конечно же, я знала и о покрытом затейливой резьбой деревянном ларчике, глубиной примерно с обувную коробку, но вдвое шире, стоявшем на одной из верхних полок в их платяном шкафу. В детстве я играла, представляя себе, что этот ларчик – сундук с сокровищами; не раз я воображала, как закапываю его на заднем дворе и пытаюсь уговорить соседских детей отыскать по нарисованной от руки карте путь к нему. Однажды я обыскала его – и глубоко разочаровалась, обнаружив, что в нем лежат всего лишь запонки, которые отец никогда не носил, свидетельство о браке родителей, пара фотографий покойного отца моей мамы и покойной матери моего папы и бумаги, которые ничего для меня не значили.
Когда я решила порыться в нем снова, первым заинтересовавшим меня предметом стал слегка выцветший конверт стандартного «документного» размера, лежавший среди фотографий, с отштампованным сиэтлским адресом. Внутри оказался счет на пятьсот долларов и визитка, на которой было написано:
КЭТИ Л. САНДЕРСОН
СУДЕБНЫЙ ПОВЕРЕННЫЙ
Внезапно я ощутила себя сыщицей-любительницей из какой-нибудь серии книг, которые читала и любила в детстве. Но я не была Нэнси Дрю, девочкой-детективом; не вынюхивала я и чужие секреты – эта подсказка могла привести меня к информации о моей собственной жизни. Родители рассказывали, что моим удочерением занимался частный адвокат, а не агентство. Может, это она?
Счет на пятьсот долларов почему-то казался и слишком большим, и слишком маленьким, когда речь шла о покупке ребенка.
Я списала телефонный номер Кэти Л. Сандерсон, судебного поверенного, побросала все обратно в ларчик и вернула его на законное место на верхней полке. Затем заперлась в нашей запасной комнате, села на комковатый голубой матрас и потянулась за