Хадиджа вскочила с постели и, нащупав брата и сестер, спавших рядом с ней, начала трясти их. Их тела казались безжизненными, словно сон перешел в смерть. Хадиджа кричала, била их, поднимала, и ей удалось вырвать их из удушья. Она распахнула окно, приказала им оставаться на месте и дышать, но не двигаться.
Она выбралась из комнаты и оказалась в темном коридоре. Едва касаясь обжигающе горячих стен, она на ощупь шла к «их» комнате. Ее шатало, ее била дрожь, несмотря на жару, но голова оставалась ясной. Она уже не существовала в настоящем времени, она оказалась в будущем. В глубине души она давала себе клятвы никогда не оставлять своих «маленьких».
Действительно ли дверь раскалилась докрасна, как ей вспоминалось? Нет. В ее памяти произошла какая-то деформация. Ведь она открыла дверь ударом плеча и даже не обожглась. Зато внутри, в комнате, пламя плясало бешеными всполохами. Ее отец, сидя в кровати, горел заживо, явно безразличный к огню, пожиравшему его лицо. Его рука, лежавшая на спинке кровати, оставалась неподвижной. Передозировка. Зажженная сигарета сделала все остальное.
Хадиджа поискала глазами мать. И увидела ее, прижавшуюся к мужу, ее волосы трещали в огне. Она подумала про себя: «Они ничего не почувствовали, они не страдали», – и как раз в этот момент их тела рухнули, провалились внутрь кровати, утратили всякую материальность. Может быть, это была всего лишь галлюцинация, сквозь слезы и огонь… И последняя картина, терзавшая ее память: рука отца, отделяющаяся от туловища и падающая на пол, словно горящее полено в глубине очага.
Она пришла в себя на больничной койке, дыша через прозрачную маску. Врач ласково заговорил с ней. Ее сестер и брата спасли, но предстояло еще опознать тела родителей. Она ведь старшая, не так ли? Через два дня перед ней открыли ящик в морге. Они лежали в обнимку: их не удалось разделить. Две черные массы, спаянные расплавившимися волокнами. Пожалуй, даже романтично.
Глядя на эту обугленную кучу, Хадиджа разрыдалась. С ней случился настоящий нервный припадок. Ее увели, стали успокаивать, ей говорили бесконечные слова утешения. Но ее душила ненависть. Копившиеся так долго бешенство и горечь наконец прорвались наружу. При виде неузнаваемых останков злость удвоилась. Они снова ушли от осуждения, от обвинения. Они оставили их одних в целом мире и опять увернулись от ответственности. Подлые сволочи! Она успокоилась в коридоре морга. Она до сих пор помнила голос врача. Только голос, не лицо. Мягкий голос, призывавший ее к спокойствию. Вечно этот поганый тон! И пустые слова.
Она думала, что с двумя чудовищами покончено. Она ошибалась. Психолог предупредил ее: подобный шок – он говорил о «гематоме сознания» – проходит нелегко. Он оказался прав. Она даже не заметила, что сама пострадала от огня. Во-первых, ожоги. На левом предплечье кожа еще долго оставалась грубой и складчатой,