– Давайте-ка все в дом! – скомандовала мать, – Нечего соседей-то смешить.
Вечером набежали родственники и знакомые. Женщины с любопытством рассматривали Зойку, выспрашивая, как ей удалось отхватить мужа почти что из самой Москвы. Будь она из какой-нибудь Рязани, ее сочли бы непутевой девкой, которая отправилась учиться, а вскоре вернулась домой с животом и без мужа в наличии. Но Зойка прибыла из Подмосковья, почти что из самой Москвы, а там, как известно, живут только особенные, важные, государственные люди. Почти небожители. И на нее смотрели со смесью уважения и недоверия, когда она рассказывала, в какую семью попала и в каком живет барском доме с горничной. И уж совсем не поверили про туалет и душ. Как и тому, что у нее, такой «богатой», не хватило денег на подарки родне. Отец, выпив на радостях с мужиками, завел свою песню про ненавистного Сталина и его дружка Гитлера, ругательски ругая власть за раскулаченных и погубленных родных, за трудовой лагерь в мерзлой тундре, где он в войну загибался вместе с такими же бедолагами, кого не взяли на фронт, – и своими местными русскими, татарами, башкирами, немцами, и ссыльными всех национальностей.
Зойка со страхом думала: «Хорошо, что свекор не слышит отца, а вдруг кто донесет? Как-то здесь все неуважительно относятся к вождю и не боятся ничего, не то что в Москве: там на него только что не молятся». Сама она сейчас меньше всего думала обо всем этом, прикидывая, когда и где ей придется рожать: «Ну да мамка все скажет, когда надо будет». В родном доме обходились без горничной и прачки: печка, вода в колодце, туалет во дворе. Стайка с коровой и поросятами, курятник, большой огород – работы всем хватало, и большим и малым. К тому же пора было убирать урожай, солить на зиму огурцы и помидоры в огромных бочках, рубить капусту, готовить погреба под картошку и другие овощи. Первым делом Зойке пришлось расстаться с маникюром, локонами и городскими привычками. Мать велела ей перестирать ветхие простыни и нашить из них пеленок с подгузниками. Отец достал с чердака старую люльку, которая верно служила всем его детям, и понес ее в сарай чинить. «Еще свои-то не выросли, а тут уж готовь гнездо новому птенцу – внуку или внучке, кого Бог даст, – невесело думал он. – Самому всего-то сорок два года, а уже дед».
В конце сентября спешили до заморозков выкопать последнюю картошку на горе. На поле отправились всей семьей. Мужики копали, а бабы собирали ее в мешки. Зойка наполнила картошкой ведро и кликнула брата помочь ей пересыпать ее в мешок. Ни с того ни с сего в животе вдруг крутанулось, и от резкой боли она, охнув, осела на землю. Мать бросилась к ней, наказывая отцу запрягать лошадь. Дома она посадила ее в корыто, вымыла и стала собирать в дорогу. Трясясь в телеге по пути в районную больницу, Зойка завывала от страха и боли и просила отца остановиться: «Ой, папка, помру я!». Отец, не обращая внимания на ее вопли, настегивал лошаденку, матерясь в усы: «Ничо, жива будешь – не помрешь». На исходе утра следующего дня она родила крепенькую дочку, всю в перевязочках, и сразу