– Нельзя.
– Почему?
– Нельзя, и всё.
– Аргументированно. Ладно. Понял.
– Молодец.
– Только вот, когда и во сколько приехать, я так и не уловил.
– В воскресенье. Без пятнадцати двенадцать.
– А-а-а…
– Бестолочь! – молвила Кассиопея Игоревна и вдруг заломила руки. – Ах, оставь меня теперь!! Ах, оставь, человече развратный!!!
Томимый бабочками в животе, словно сбрендившая от любви старшеклассница, Никита Тимофеевич в субботу вечером так и не заснул. Перед глазами только и делали, что мелькали голые бабы в обнимку с фольклорной нечистью.
– Фу, – мужчина сел в потной постели, измятой в бессоннице. – Поеду-ка прямо сейчас к матери. Дров ей на зиму нарублю. От нее – сразу в гости к Игоревне. А то, неровен час, поллюциями изойду.
Никитка так скоро расправился с древесиной, что несмотря на время, потраченное после на тщательное мытьё с ароматным шампунем и причёсывание на ровный пробор, всё равно оказался у калитки предмета своего вожделения часа за три до назначенного.
Кавалер вышел из надраенного авто, подтянул белоснежные носки, поплевал на белоснежный носовой платок, вытер им несуществующую пыль с белоснежных кроссовок, аккуратно сдул с плеча белоснежного поло наглую дрозофилу, пошарил в кармане белоснежных шорт и, нащупав презервативы, достал их и небрежно закинул в перчаточный ящик:
– Чтобы чувствовать острее! – сглотнул слюну Никитка и протяжно погудел в клаксон.
Из-за покосившегося штакетника покашляли, потом послышались шаркающие шаги.
– Калитка не заперта. А ты чего в такую рань, демон? – заспанная хозяйка с лёгкой досадой покосилась на будильник, извлечённый из кармана замызганного халата. Она ещё не избавилась от остатков сна в чуть морщинистых уголках глаз и даже не чистила зубы. Галоши на босу ногу тоже не добавляли сексапильности. – О, счастье очей моих! Что за чушь я несу несусветную! Тебе я нынче рада! Как, впрочем, и всегда! Входи же, входи, конечно!
– Пардон мадам, уж замуж невтерпёж! – кратко пояснил гость, мигом сообразил, как открываются просевшие под грузом лет, рассохшиеся въездные ворота, и минуту спустя виртуозно запарковался под ссутулившимся деревянным навесом на тесной площадке, засыпанной наполовину ушедшим в землю гравием.
От стоянки к некогда роскошному крыльцу старого, небрежно облитого коричневой морилкой одноэтажного сруба вела вся в выбоинах, выложенная брусчаткой и поросшая мхом дорожка. Она стелилась меж вычурных кованых опор винтажных газовых фонарей и кустов сирени. За ними под щадящими лучами утреннего солнца последней декады августа купался в нежной росе