Мчалось крутыми дорогами
Весёлыми, босоногими,
Срывало клевера бутон,
С разбегу падало ничком
В рапунцелий перезвон.
Широко открывало рот,
Ловя снежинок хоровод.
А потом неслось вприпрыжку
Поймать зайчишку,
Солнечного задорного смешного.
Плакало слезами —
Затопленными обидами глазами.
Колокольчиками переливчатыми звенело —
Громко, не стесняясь, пело.
Песня та под облака летела.
Отшумело-пропело, детство отзвенело…
Унеслось на крыльях быстрых.
Спряталось в одуванчик пушистый,
Под подорожника листок,
Оставив в сердце остров-уголок.
Туда не приехать как-то вдруг:
Можно лишь в глубину нырнуть,
Погрузившись в тепла круг.
Там хорошо в воспоминаньях утонуть,
Но время вспять не повернуть…
И пусть только в мыслях порой,
На него мы вернёмся с тобой.
Близкий он и родной —
Далекий, босоногий, искренний.
И скажу без кокетства:
Самый он дорогой – Остров нашего Детства.
Новогодний мандарин
– Сашка, ты меня не слушаешь!
Сашка сидит, повернувшись к стене лицом, и молчит.
– Я сегодня гуляла в парке с дедушкой.
– И что? – вяло спрашивает он.
– Ну, это тот парк, что рядом с рынком. Там ещё качели есть!
– Ты качалась?
– Ага!
– И не страшно было упасть?
– Нет! – бодро отвечаю я, а потом вспоминаю, как вцепилась руками в веревки, на которых висят качели, и, зажмурив глаза, ждала, пока дедушка их остановит. – Вообще-то, немного страшно было, – сознаюсь я.
– А потом что? – заинтересовавшись спрашивает Сашка
– А потом пошёл снег, и мы с дедушкой отправились домой.
– И всё? – разочарованно вздыхает.
– Саш, в снежки я не играла, у меня же горло может заболеть.
– А какая связь-то?
– Какая-какая, будешь бегать, вспотеешь, потом ветром продует, и опять горло красным будет. Так мама говорит
– Бегать… – повторяет Сашка
Сашка – мой сосед по коммунальной квартире. У нас она большая, трёхкомнатная. Самая большая комната у Сашки с мамой Ниной. Мне она кажется огромной, даже бегать можно, что мы и делаем, когда играем в прятки. Сашка водит, а я прячусь.
В маленькой комнате напротив живут дядя Вася со своей женой, он много и надрывно кашляет, так, что все соседи слышат: у него силикоз. Страшное и непонятное слово. Мама сказала, это когда в легких много грязи и трудно дышать. Дядя Вася работал на шахте, и эта грязь у него в легких застряла.
Наша комната тоже большая, и папа разделил её шкафом на две половины: за шкафом живу я, в своем маленьком детском уголке, с кроватью и столиком-партой.
Сашка ездит на коляске. У него что-то с ногами. Они у него худенькие-худенькие. Да и сам он худощав. А вдоль груди у Сашки огромный шов. Иногда он дает его потрогать, и я, замерев от важности момента, боязливо трогаю его указательным пальцем.
– Видишь? – гордо говорит он.
– Ага, – полуоткрыв рот выдыхаю я. – А откуда он у тебя? – не могу справиться со своим любопытством.
– Меня зашивали, – на этом заканчивает свои объяснения мой друг.
Иногда по ночам Сашка плачет, потом его плач переходит в стон, а затем резко обрывается. Мне становится страшно, и я из своего угла иду к родителям. Мама не спит тоже. Она обнимает меня и с горечью произносит:
– Бедный ребёнок…
– А почему он так плачет? – задаю я этот вопрос маме – у самого Сашки, такого сильного и уверенного днём, мне почему-то стыдно спросить об этом.
Мама печально смотрит в мои глаза:
– Бывает, что дети рождаются особенными, и им гораздо тяжелее жить, чем совершенно здоровым. Нет, они такие же: им хочется играть, веселиться, шалить и хулиганить. Но им это сложно делать.
– Да, – соглашаюсь я. – Сашке и на улицу-то не выйти! С нашего третьего этажа попробуй спустись на коляске! Мам, а он выздоровеет? Может, ему кушать нужно, как и мне, побольше?
Мама вздыхает – она меня никогда не обманывает, и я вижу, что ей тяжело говорить на эту тему.
– Не знаю, – наконец произносит она, – но медицина не стоит