Мама, хочет спросить Денис, где мы?..
И просыпается.
– Петр Савельич недомогает, – делано вздохнул Аркадий Борисович. – Я за него.
– Мне нужно… В метро. – Сергей поднял на него взгляд. – В Москву. Срочно.
– Батюшка! Так у тебя же перепись твоя начинается! Сколько ты у нас требовал ее провести? Сколько людей готовил? Давай! Люди ждут! Приступай! А ты в Москву собрался… – Аркадий Борисович улыбнулся иезуитски.
– Ты не понимаешь, что ли? – У Сергея даже волосы на руках поднялись от волчьей ненависти. – Мне надо! Жене лекарства!
– Я тебе вот что скажу, – улыбка мигом пропала с губ банкира. – Совет тебя не отпустит. Вот закончишь перепись свою, которой ты нам весь мозг достал за последние годы, – и иди тогда. На все четыре стороны. Кроме тебя, никто эту перепись проводить не будет. Уйдешь без разрешения – обратно не пустим.
– Сделаю, – сдался Сергей. – Сделаю и пойду.
Многих жителей колонии Сергей знал давно и с разных сторон; истории их были ему хорошо известны, но ситуация и его роль в ситуации заставляли задавать вопросы и выслушивать ответы и рассказы, которые сам он мог продолжить с любого места.
Зиночка, попавшая в колонию двухлетней и не помнившая жизни до Катаклизма, за двадцать лет жизни здесь научившаяся быстро и без ошибок писать, стенографировала ответы. Зина работала в микроскопическом комитете по социальной работе, которым руководил Сергей, и была тихо влюблена в шефа. Всего комитет состоял из трех человек: Сергей, Зина и Нина Петровна; впрочем, от других работ их никто не освобождал – комитет был скорее общественной нагрузкой.
Эту перепись Сергей давно хотел провести – колонии она была нужна как воздух, – но и боялся: врожденная деликатность делала обход колонистов со всеми их бедами, склоками, слезами настоящей мукой.
Летом этого года общая численность населения колонии перевалила за шестьсот человек – сумасшедшая цифра при очень скромных жилых площадях.
В последнее время прирост был почти нулевым: на одну смерть в среднем приходилось одно рождение; приходящие извне, что случалось