В последний перед вылетом вечер я приехал в порт в обычное время. И нос к носу столкнулся с человеком, которого знал еще в молодости, но давно потерял из виду. То был Карл Брейер, довольно видный член НСДАП, в прошлом крейслейтер[1] одного из районов Тюрингии, затем руководитель какого-то отдела в крипо[2], а сейчас, как я узнал, штандартенфюрер СС и сотрудник СД[3].
Мы никогда не питали друг к другу особых симпатий. Но так бывает – два земляка, встретившись в чужом городе, всегда испытывают чувство близости. А я и он не имели в Остбурге знакомых.
Спустя полчаса мы сидели в ночном кабаке. Бренчал пианист. Несколько пар танцевали. Мы выпили. Я посоветовал спутнику отыскать себе девицу и тоже стать в круг. Он молча указал на левую руку. Тут я заметил, что она странно неподвижна.
«Ушиб, – пояснил он, – сильный ушиб. Словом, не до танцев».
Я вопросительно на него поглядел, но он ничего больше не сказал.
Впрочем, скоро он стал более разговорчив. В кабаке оказался отличный ром и бенедиктин, мы порядочно выпили, и Брейер стал хвастать своими делами. Он ткнул себя пальцем в грудь, на которой болтался новенький «железный крест», и заявил, что третьего дня получил его лично из рук рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.
«За что?» – спросил я.
Брейер хитро ухмыльнулся:
«Видишь ли, причин много. Но главная – это операция с архивами».
Я недоуменно пожал плечами, не понимая, о чем идет речь. Он пояснил: в оккупированных районах Советского Союза, так же как в Польше, Чехословакии и других странах, были созданы многочисленные отделы и отделения гестапо, абвера и СД. За время оккупации в них накопилось большое количество архивов. Ценность этих архивов огромна. Когда началась эвакуация на запад, поступило строжайшее предписание – архивы вывезти на территорию рейха и сохранить в специально оборудованных тайниках.
«И эту операцию проводил ты?»
«Не всю… – Брейер замялся. – Словом, я вывез большой транспорт архивов из группы городов России».
«Ну а рука? – не унимался я. – При чем здесь рука?»
Брейер не ответил.
Время бежало. Было уже далеко за полночь, а мы все пили. О поврежденной руке Брейера я больше не спрашивал – мне, собственно, это было ни к чему. Пил и чувствовал себя великолепно. Я полагал, что и он не думает ни о чем, кроме вина. Однако ошибся. Брейер, окончательно опьяневший, вдруг наклонился ко мне, обнял за плечи, зашептал:
«Веришь, я чуть было не погиб… Представь, кругом вода, чувствую, что захлебываюсь, тону и ничего не могу поделать, чтобы спастись»…
«Но ты же цел и невредим», – сказал я.
Брейер кивнул, налил себе большую рюмку, выпил.
«Цел, конечно, – сказал он, – но это происшествие обошлось мне недешево. Вообрази: ты в подземном хранилище, куда сложили эти самые архивы; идут последние работы по укладке в штабеля больших,