Она помнила, как в детстве отец тоже возил ее на это озеро: садилось солнце за склоны, мгновенно темневшие синими провалами теней, хвойная духота одуряла, под капотом машины что-то потрескивало. Отец подал ей руку, и она вскарабкалась на валун, чтобы получше разглядеть кипящее облако лебедей: сильные белые птицы скользят по закатному зеркалу и перелетают, срезая воздух огромными прогнувшимися крыльями.
Затем Нина позвонила подруге и среди прочего обронила: «Я выходила замуж за гения, а оказалось, что вышла за пьяницу. Что мне с того, что гении тоже люди? Гений лучше виден издали. Вблизи – это человек. Отец не может мне простить этой глупости. Но я заслужу прощение, я поумнею…»
Завтракали на верхотуре во вращающемся ресторане с прозрачным полом. Было страшно, и Нина смотрела только в тарелку. Под ними ползла туманная пропасть Пекина. Макс пил минералку с закрытыми глазами.
На выходе их ждали люди с пухлыми микрофонами, операторы с камерами на плечах вытягивались на цыпочках и толкали друг друга. В интервью Максим путано, запинаясь, возвращаясь вновь к уже выраженной мысли и пытаясь ее переформулировать более точно, подробно отвечал на вопросы; его мутило, он старался улыбаться, но гримаса муки искажала его лицо.
«Не знаменитый ученый, а нашкодивший студент», – подумала Нина. Она вывела мужа на улицу в поисках парикмахерской. Уходящие в толщу смога дома, которые не снились и Манхэттену, «бентли», «роллс-ройсы» на запруженных велосипедистами улицах, перекрестки с неприступными пешеходными переходами, регулировщики с флажками, отчаянно дублирующие светофоры, на которые толпы не обращали никакого внимания, многоэтажная роскошь и шик, которые перемежались трущобами, где не было канализации, отчего на каждом шагу попадались общественные туалеты, источники вони… Наконец Нину осенило, что подстричь Макса можно и в отеле.
На подъезде ко дворцу торжеств улица была увешана портретами лауреатов.