– Зачем? – взмолился финансист. – Зачем ему это нужно? И где же украденные деньги?!
– Это мы спросим у него лично, когда проспится, – Мармеладов протянул привратнику серебряный рубль, за беспокойство. – Зови, Митя, извозчика. Разъедемся по домам, греться.
VI
С утра шел снег. Мягкие белые хлопья облепили треуголку, придавая ей еще более нелепый вид, – словно достойный почтмейстер водрузил на голову плюшевого медведя, из прорех которого торчит вата. Митя уже многократно зарекся спорить с Ковничем, да хоть бы и с кем другим, на потешный заклад. Отныне – только на деньги. Проигрыш больно бьет по карману, но это легче перенести, чем такое вот унижение.
– Может лучше вовсе не спорить? – спросил Мармеладов, угадавший мысли приятеля.
– Чем же тогда жить? – воскликнул Митя. – Сам посуди, жизнь у меня спокойная, служба – скука смертная. Азарту нет. Летом на ипподроме скачки, я всегда ставлю против фаворита. Ты представить не можешь, какое это чувство… На последнем повороте конь вырывается вперед, наездник уже привстал в стременах, салютует публике… И тут слева, на рысях, твоя темная лошадка. Набирает темп, обходит чемпиона на пол-корпуса, на корпус. Стрелой несется вперед. Мужчины орут, дамы визжат и ты, вместе со всеми, захваченный азартом, кричишь: «Давай, давай, родная! Дава-а-ай!»
Он и вправду закричал на весь бульвар, тут же смутился и добавил тише:
– Вот этого хочется. С судьбой играть, смеяться в лицо опасности. А сейчас ипподром закрыт до весны, хочется азарта и приключений, которые взбодрят кровь.
– Рискну предположить, – усмехнулся сыщик, – что на ипподроме люди молятся искреннее, чем в церкви.
– Все напропалую молятся! – подтвердил Митя. – Николе Угоднику, архангелу Гавриилу, потом еще нашему гусарскому святому5, а также Фролу и Лавру – покровителям лошадей. И, конечно, святой Варваре.
– Любопытно. А ей-то почему?
– Так она же от молнии уберегает. А на скачках каждый второй кричит жокеям: «Разрази тебя гром!»
Приятели брели пешком, поскольку Мармеладов захотел узнать, сколько времени ушло у актера Столетова на вчерашнюю прогулку с бомбой. Выходило так: от дома до сберегательной кассы – около двадцати пяти минут, после до Кокоревского сада еще полчаса, оттуда до набережной Яузы примерно столько же.
– Если учитывать время, пока Шубин с помощником перекладывали деньги из несгораемого шкапа в гербовый пакет, да сидение актера возле клумбы, то получается больше двух с половиной часов.
– С похмелья такая прогулка излишне утомительна. Да ещё с тяжелой