– Полно ты, полно, Шашенька! Что ты это? Совсем меня затормошила.
– Ничего, не бойся, я кусаться не стану. Видишь, я как рада, что увиделась с тобой, – не то что ты…
– Ах, какая ты, Шашенька! Неужто еще я тебе не рада! Грех тебе это говорить.
– Ну, ладно, ладно!.. А это кто? Гость ваш – Алены Михайловны внучек?
– Да.
– Это внучек ваш, Алена Михайловна? – спросила Шашенька у бабушки.
– Да, милая, внучек Миша, Наденькин сынок.
Шашенька подошла ко мне.
– Что это ты таким медведем смотришь, а? – спросила она, наклоняясь ко мне с самым серьезным выражением в лице.
Я только что собрался раскрыть рот, чтобы ответить Шашеньке, еще сам не зная, что именно, как Шашенька вдруг (вообразите крайнее мое изумление) схватила меня за нос своими тоненькими пальчиками.
– Чей… ха-ха-ха!.. Чей нос? – воскликнула она и разразилась самым ярким хохотом.
В смехе Шашеньки было так много обаятельного веселья, что изумление мое при звуках его как раз сменилось необычайно светлым расположением духа.
– Ну, что же ты не отвечаешь? Чей нос? Чей нос? – повторила Шашенька, и снова, как жемчуг, сыплемый на серебряное блюдо, зазвучал ее голос: —Ха-ха-ха!
– Савин, – ответил я самым серьезным голосом, но улыбаясь.
– Где был? – спросила Шашенька.
– Славил.
– А что выслав ил?
– Копейку.
– А где копейка?
– Калач купил.
– А где калач?
– Съел.
– С кем?
– Один.
– Не ешь один… ха-ха-ха!., не ешь один!
И Шашенька принялась теребить меня за нос. – С вами-с, – решительно я поправился. – Не ври… ха-ха-ха!., не ври!
И нос мой продолжал оборачиваться со стороны на сторону по воле Шашенькиных пальцев.
Вот начало знакомства моего с Шашенькой. Ну, скажите мне по совести, можно ли было после этого не почувствовать симпатии к этой брюнетке?
Вскоре после чая бабушкин внучек вошел вслед за тремя бабушкиными и одной посторонней барышнями в девичью.
За длинными столами на этот раз по случаю праздника не сидело никого: вероятно, все горничные бабушки справляли первый рождественский вечер в избе.
Комната озарялась только одной сальной свечой, порядочно нагоревшей, да угасающей уже печкой. У самой печки сидела, сложа на груди руки, нянюшка Фоминична и сладко дремала под мурлыканье серой кошки, которая грелась тут же, свернувшись в комок у ног старухи.
– Нянюшка, а нянюшка! – крикнули почти единогласно четыре девушки, становясь около Фоминичны.
Я должен заметить, что Фоминичну все в доме звали нянюшкой, хотя она решительно никого в этом доме не нянчила. Для меня осталось неизвестным, с какого именно времени начали ее так называть и кто был первый ее питомец.
– Нянюшка,