– Я вас не понимаю, – нахмурился Фандорин. – При чем здесь Акико?
– Он хотел разлучить нас. – Сатоко резко подняла голову. Ее глаза горели сухим, яростным блеском. – Он сказал: «Нечего ее здесь держать. В Гонконге есть приют для детей-калек. Мы отправим ее туда, и она не будет больше стоять между нами. Я не стану буддой, я понял это. Я вернусь к тебе, и мы попробуем жить заново». Я умоляла его сжалиться, плакала, но он был непреклонен. «Ты ничего не понимаешь, – сказал он. – Так будет лучше для всех. Через неделю придет пароход из Гонконга, на нем будет монахиня из приюта». Я поняла: человек, который хотел, но не смог стать буддой, становится дьяволом. Моя Акико не нужна никому на всем белом свете, кроме меня. Она обречена. Среди чужих людей она зачахнет. И тогда я сказала себе, что должна убить Мэйтана. Но убить так, чтобы никто меня не обвинил, иначе мою девочку отберут… Я сделала то, что собиралась, и упала, и лишилась чувств, и, наверное, умерла бы, но искусный лекарь вернул меня к жизни. Все было зря. У меня не хватило сил вонзить вам в горло железную заколку, и теперь меня заточат в тюрьму, а моя дочь сгинет в приюте…
– Ну что, Эраст, поймал Паука Смерти? – спросил консул Вебер, встретившись со своим помощником у табльдота (оба дипломата были люди холостые и обыкновенно завтракали в «Гранд-отеле», по соседству с консульством).
Бледноватый после бессонной ночи Фандорин сконфуженно улыбнулся:
– Увы, Карлуша. Ты был прав: я попусту проторчал на этом чертовом кладбище всю ночь. Лишь выставил себя б-болваном.
– Стало быть, сто долларов мои. Впредь будешь слушаться советов начальства, – изрек консул, отправляя в рот ломтик ростбифа.
Table-Talk 1882 года
После кофе и ликеров заговорили о таинственном. Хозяйка салона Лидия Николаевна Одинцова, нарочно не глядя в сторону нового гостя, самого модного мужчины сезона, сказала:
– Вся Москва говорит, будто бедного Соболева отравил Бисмарк. Неужели общество так никогда и не узнает подоплеки этой ужасной трагедии?
Гостя, которым Лидия Николаевна сегодня потчевала завсегдатаев, звали Эрастом Петровичем Фандориным. Он был умопомрачительно хорош собой, окутан ореолом загадочности и к тому же холост. Чтобы заполучить Эраста Петровича в салон, хозяйке пришлось осуществить сложнейшую, многоступенчатую интригу, на которые Лидия Николаевна была непревзойденной мастерицей.
Реплика адресовалась Архипу Гиацинтовичу Мустафину, давнему другу дома. Мустафин, человек тонкого ума, понял замысел Лидии Николаевны с полуслова и молвил, искоса взглянув на молодого коллежского асессора из-под красноватых голых век:
– А