– …Те молодые, которые у Девятидубья, – продолжил думать вслух Илья, – эти, конечно, смелые. Полакомились человечинкой, обнаглели. А раз они грабили обозы, значит, научились стаей нападать, по-волчьи. Это очень худо. Да…
И замолчал.
Дружинники сопели и украдкой переглядывались. Добрыня во главе стола рассматривал свои перстни.
– Стая – очень худо, – повторил Илья.
– Ты мне дружину не запугивай! – Колыбанович громко хлопнул в ладоши. – А давайте все туда двинем! Цепью – и вдоль дороги.
– Без толку, – сказал Добрыня. – Это все уже было сто лет назад далеко отсюда. Йотуны хитрые, отбегут в глушь, переждут облаву, потом вернутся. Их вызывать надо на себя, нечисть такую. Как медведя, выманивать – и на рожон. Ну, кто пойдет?
Дружина молчала. Тут мало кто сталкивался с лесными чудищами. Витязи редко забирались глубоко в лес, не было надобности. И зверя они добывали больше в полях. Все, конечно, о нечисти слышали – но живьем видели ее немногие, и то сильно издали. Только Петровичи хвастались, будто однажды по молодости поймали на глухой речке берегиню. И Урманин, болтали, чуть ли не дружен был с черным горным волотом, до того могучим, что даже имя у него свое было – Святогор. Но Илья знакомством никогда не хвалился. Даже не рассказывал, сколько ни упрашивали.
А что Добрыня зубами скрежещет, говоря про йотунов, это ясно. Он несколько лет прожил в Странах Датского Языка, обваряжился, даром что с лица чистый варяг. А у тамошних ненависть к волотам в крови. И желание рубить их под корень – тоже.
Земли там мало, вот почему. И делить ее приходится не только промеж людей.
Тут земли много. Очень много. Тут всего вдоволь.
Тут и волотам хватило бы места, если б не забаловали.
Выходит, рубить придется.
Илья Урманин наверное знает, как именно их рубят. Покажет, научит. Но все одно боязно.
– Ну, чего ждем? – спросил Самсон Колыбанович, переживая за нерешительность дружины.
– Пять гривен – это вира за то, что назвал боярскую жену блядью, – заметил Лука Петрович.
– Вот наколотишь побольше йотунов и обзывайся сколько хочешь! – предложил Добрыня.
Послышались смешки, Колыбанович мелко затрясся и прикрыл рот ладонью, Илья мечтательно закатил глаза.
– Это еще и вира за жизнь смерда, – напомнил Лука. – В Девятидубье было людей дюжины три, да староста…
– Бессмысленный подсчет. Их жизни ничьи. Девятидубье вольное село, – отрезал воевода.
– Будь оно вотчинное, не пострадало бы так. И брод оказался бы защищен, и дорога на несколько верст в обе стороны.
– Возможно. – Добрыня равнодушно кивнул.
Василий Петрович придвинулся к брату и зашептал ему на ухо. Добрыня ждал.
– Встала-то не просто дорога, а самый что ни на есть путь из варяг в греки! – заявил Лука.
– Какие еще греки зимой?! – возразил Добрыня, не любивший преувеличений.
– Греки – летом. Но путь серьезный! И затея