– Где Элиза?
Слава богу, подумала Клеменс, что ее служанка была уже свободной женщиной и Нейсмиты не могли причинить ей вреда.
Мэри Люс пожала плечами, в ее темных глазах сверкнула злоба, и она еще крепче сжала руку Клеменс.
– Понятия не имею, мне это безразлично. – Мягкий акцент смягчил грубость тона. – Зачем вы сердите мастера Льюиса? Выходите за него замуж, родите ребенка, и он оставит вас в покое.
– Мне он не нужен, в отличие от тебя, – отозвалась Клеменс.
Они приблизились к двери ее комнаты.
– Принеси мне, пожалуйста, теплой воды, я хочу умыться.
Служанка захлопнула за собой дверь, и Клеменс услышала, как в замочной скважине повернулся ключ. Шаги в коридоре стихли.
Клеменс обессиленно опустилась на стул у туалетного столика, и пальцы ее крепко сжали спинку. Она посмотрела в зеркало. На правой щеке наливался синяк, глаз припух. Завтра синяк почернеет, подумала Клеменс. От прически не осталось и следа, волосы тяжелой волной падали на плечи.
Клеменс осторожно выпрямилась и тут же поморщилась – бок болел после удара об стол. Будь у нее на костях немного жира, подумала девушка, это смягчило бы удар. Ей очень повезло, что ребра не сломаны. Она должна поесть. Голодовкой делу не поможешь, впрочем, есть ли вообще что-то, что может помочь? Дверь распахнулась, и в комнату вошла Мэри Люс, за ней следовал слуга с подносом. Этот человек, которого Клеменс знала всю свою жизнь, бросил испуганный взгляд на ее лицо и отвернулся.
– Мистер Льюис велел вам поесть, – сказала Мэри Люс. – Я останусь здесь, пока вы все не съедите. – Она поставила на туалетный столик таз с водой.
Клеменс намочила платок и приложила к лицу, которое тут же отозвалось ноющей болью. Спасибо еще, что дядя Джошуа ударил ее не левой рукой, на которой он носил перстень.
– Хорошо.
Курица с рисом, фаршированный перец, кукурузные лепешки с сиропом, молоко. Желудок Клеменс отказывался принимать пищу, но инстинкт заставил ее приняться за еду, пусть даже жевать было больно.
Теперь девушка знала точно: она должна бороться. Дело, правда, осложнялось тем, что она была заперта в своей комнате. Когда ужин был съеден, а молоко выпито, Мэри Люс собрала посуду и удалилась. Клеменс напрягла слух – в замочной скважине заскрежетал ключ. Напрасно было бы надеяться, что служанка забудет запереть дверь.
Поев, Клеменс почувствовала себя лучше. Кажется, недели прошли с того дня, когда она в последний раз плотно ела. По мере того как дядя все больше завладевал домом, горе Клеменс, вызванное смертью отца, сменилось сначала тревогой, затем напряжением и, наконец, страхом. Вряд ли стоит ожидать помощи извне. Друзьям и знакомым сказали, что Клеменс слегла, горе помутило ее рассудок и врач предписал ей абсолютный покой. Даже ближайшие подруги девушки – Кэтрин Пейдж и Лаура Стиплс – не усомнились в дядиных словах