Горький грустно качнул головой:
– Он истеричен, нервен, криклив. Это гоже, когда разрушать надо. А теперь время иное. Теперь повсюду истерика и вопли, вот болезненный пафос Керенского и не годится. Так что России от этого человека ждать хорошего не приходится.
Джунковский согласился:
– Я ушел от Керенского с очень неприятным чувством: Россию мы потеряли – и пожалел, что вообще ходил к этому фигляру.
Горький энергично почесал волосатую ноздрю, сплюнул в большой цветастый платок и с каким-то ожесточением произнес:
– Революцию делают все, и в первую очередь такие, как Керенский, которые себе пуговицу к ширинке пришить не умеют. Идет по Невскому мужичок, вида приличного, в кепке блином и штиблеты ваксой натерты. В руках плакатик, все норовит с этакой гордостью повыше над головой задрать: «Да здравствует революция!» Нацарапано старательно, и всего лишь одна грамматическая ошибка. Спрашиваю: «Ну, господин хороший, сделаете революцию, и чем вы заниматься будете?» Мужичок прямо опешил от неожиданного вопроса, сразу видно – ни разу себе его не ставил. Все же отвечает: «Как – чем? Я лудильщик, у меня клиент постоянный, потому как уважают. После революции буду лудить, только двух-трех помощников бы взять – заказов много». Вы поняли? Революция ему нужна, чтобы больше кастрюль лудить! И так почти каждому, идущему с толпой. Истинно народная свобода – блеф, народу не свобода нужна – мечта, сладкая, приятная, с которой он будет вечером засыпать, а утром просыпаться. Народ живет мечтой. Дайте ему мечту – и он за вами пойдет хоть на край света.
Соколов повернул голову к Джунковскому:
– А как моя просьба – посетить государя?
Джунковский глубоко вздохнул:
– Керенский нашел ее неуместной.
– Этого надо было ждать.
– Керенский не слушал моих доводов. Он вообще не умеет слушать. Он, как настоящий актер, предпочитает сам говорить, говорить…
Соколов не выглядел раздосадованным.
– Я давно заметил: глупый от умного тем отличается, что не умеет слушать. И я на разрешение Керенского не шибко рассчитывал. Надо что-то другое придумать.
Горький согласно кивнул:
– Можно полюбопытствовать, о чем вы, Владимир Федорович, просили Керенского?
Джунковский замялся, решил перевести разговор на другую тему:
– Керенский легкостью мыслей напомнил мне бессмертного Ивана Александровича Хлестакова…
Счастливая мысль
Соколов вдруг интуитивно понял: Горький как раз тот, кто может содействовать его замыслу. И он прямо сказал:
– Алексей Максимович! Мне хочется встретиться с государем. Мне нужен к нему пропуск.
– Однако! –