Искры от жаровни, где готовится кукуруза освещают тропинку к ковровой дорожке обратно на берег.
Челюсти над мятой шеей ходят не очень женственно.
Задние туалеты заняты, мысль о Гоа выливается в посадку туда.
Я зажигаю.
Я закуриваю.
Выкошенные площади неврастении, развязанные шнурки отсыпающегося брокера. Зимой я попробую о ней не думать. О зиме, лишающей на Гоа сугробов и открытий в метель. Ничего не закончилось, есть вопросы и к началу. Начавшуюся гангрену мне не оспорить? На скользском шоссе мне сказали о зиме. Она пришла? Чтобы меньше мучиться от его новой программы, Кита Джаррета заглушали овациями. Срывалось белье. Со свистом опрокидывались подъемные краны. Постоять на голове у Хасана Лечо на этот раз не получилось. Ураган его щепкой. Резко зайдя в помещение, я прикурил от загоревшегося стола. Сыр бы отлично пожарился. Спецодежду в сыроварне на русском проспекте Чистилища выдают? Изношенные комплекты меняют? Не за что меня в ад, не те грехи. Нагруженная наплечная сумка хочет меня усадить, припасов я набрал на зимовку в положении запертого в полую ледяную глыбу, показательным аскетом туристам демонстрировать будут.
Подрагивающий в нирване.
Важный элемент нашего павильона «Гоа, как Универсум».
Он не индус?
Индус, но от холода физиономия побелела.
Омывающаяся в швейцарских водопадах Хиневельда Шмидт. Приведут ли ее прибраться после вытаскивания моего задубевшего трупа?
Я раскрыл в ней даму, умеющую свистеть, ни о чем не думать, на продуваемом склоне мы не развлеклись, а в теплый отель не поехали.
Выбранная на улице Сушилла не поедет без шести рюмок подряд. Ленточку не ветер, ее своими выплясывающими пальцами я.
Европейские годы.
В спячке я не провел.
Идеал женщины.
Чье это определение смерти?
Подергивания в пояснице оставят Хасана Лечо, как подводное наваждение.
Говорили про самокаты с гуджаратцем бородатым и благодатно косым.
Неудачники притягивают катящиеся глыбы. Под утесом встал покурить, и тебя врыли. Не природа, а ракшасы, просветленным людям пора кивать, выказывать поддержку вылетевшей с кашлем точки зрения, свои легкие он на Гоа потрепал.
Высылаемые из рая скандалисты.
Пробирающие серебристой напевностью детские голоса.
Расставались с тобой под песню?
Она была матросской. Да раздуются паруса и не пошлют цунами небеса. Заплачет печальная чайка, но не отвинтится крепежная гайка. Ты уплываешь, ничего ценного с собой не забираешь, с чем приплыл, то и твое.
Мое. У меня и тела не имелось, но мое – это мое. В раю требовал показать мне Иисуса, метнувшись на заговаривающих зубы ангелов, намеревался их раскидать и пробиться к охраняемой ими лагуге, не в ней ли Он предается утрачивающему возвышенность отчаянию? Посеянная вера всходы дала уродливые, светлейшие умы и добрейшие души объединялись костром, утверждаемое