Сказ о жизни Сергия. Вик Бовэ

ночь наступила, то снова загремел гром над самою вершиной, но теперь уже не белый огонь потек с горы, а красный, словно кровь. И стоял над селищем непонятно чей плач – тихий и протяжный, но всем слышный, как будто исходивший с небес. Ужас охватил воеводу с дружинниками, бросились они кто куда, да попали на топь, где все сгинули. Через десять дён пришёл из Пронска другой воевода, и дознание проводить стал. Ему обсказывают, как что было, но он на веру ничего не принял. Хотел было на гору подняться, да не смог. Кольчуга с него сваливается, будто, кто стягивает. Мечи с саблями сами собой с сухим треском разламываются, будто из дерева. Как не пытались кмети, но так и ни одного шага наверх ступить не смогли. Ушёл обратно воевода в Пронск, да князю все пересказал. Тот и повелел: всех поселял, которые сие чудо зрели, живота лишить и не только в одном селище, но и в окружных починках. Так вознамеривался князь пресечь память людскую, да предать забвению место чудесное. Вернулись дружинники в Дмитровское селище, произвели наказ князя, и вдобавок ко всему, избы с посевами повыжгли. Когда же возвращались, то на обратной дороге, их самих из луков постреляли. Вроде всё сделал князь, чтобы селище с горой дивной позабылось навеки.

      Потом на Русь пришли татары, и о селище думать вроде бы и совсем некому стало. Но как-то так вышло, что вновь поднялись избы у Дмитровской горы, а старое название к селищу само собой прилепилось. И ведь не было среди новых поселян тех, кто бы ведал сказа про святого чернеца. И всё ж, когда люди уже обжили места сии, откуда-то вдруг возникла песня про ту давнюю историю. Какой человек пел её – про то неведомо Кто же слушал, сразу разумел о которой горе, какой реке, каком боярине и князя речь идёт. Потом нашлись смельчаки, которые на вершину ход сделали, и будто бы того же самого чернеца повидали. Собрались поселяне и миром постановили: сказы про то не сказывать, песен про то не запевать, а кто что видел, так пусть лучше забудет. Чем молвою накликать не себя гнев княжеский да суд Божеский, уж лучше в тишине и без греха. Непонятно с какой стати, но уверовал люд, что в те давние времена убивали на горе Сына Божьего, коей воскрес. А ещё в селище уверены, что татары на Русь пришли по Божьему помыслу за прегрешения людские. И не идут селяне на гору жить потому, как огня небесного опасаются. Нет-нет, да и вспыхивает вершина непонятным огнем, посветит малость, да гаснет. Тех огненных языков, что к воде сползают, не видывали. Но и одного свечения света Божьего достаточно, чтобы с мыслями тёмными к горе близко не подходить.

      Вот всё это и рассказал десятник, которого потрясла прозорливость Варфоломея. Воевода слушал Чириков- Вислого и не знал, верить ему или нет.

      Глава седьмая

      Иван Данилович сидел в своем покое вдвоем с сыном. Княжичу Симеону, старшему сыну великого владимирского и московского князя было двенадцать лет. По разумению Ивана Даниловича самое то время, в какое надобно