– Тебе точно не нужна бутылка? – спросил меня Бёркхарт.
– Ладно, – сказал я, – бутылку беру.
У нас была палатка, в ту ночь мы пили вино, а старикашка рассказывал мне о своих передрягах. Он лишился жены. Жену он все еще любил. Он все время думал только о ней. Прекрасная женщина. Раньше он преподавал математику. Но лишился жены. Второй такой женщины не сыщешь. Ну и так далее.
Господи, когда мы проснулись, старикашку мутило, да и мне было не намного лучше, солнце уже встало и светило вовсю, и мы отправились на работу – складывать железнодорожные шпалы. Их надо было складывать в штабеля. Начинать штабель было легко. Но когда мы добирались доверху, приходилось считать. «Раз, два, три», – считал я, и тогда мы бросали шпалу.
На голову старикашка повязал платок, спиртное лилось у него из головы и впитывалось в платок, и платок намок и потемнел. Время от времени сквозь гнилую перчатку мне в руку вонзалась заноза от одной из железнодорожных шпал. Обычно такая боль бывает нестерпимой, и я бы бросил работу, но усталость притупляла чувства, и вправду основательно притупляла. Когда это случалось, я попросту злился – мне даже хотелось кого-нибудь прикончить, но когда я озирался вокруг, там были только песок, да отвесные скалы, да сухое, как печь, ярко-желтое солнце, и некуда было податься.
Время от времени железнодорожная компания извлекала старые шпалы и заменяла их новыми. Старые оставались лежать рядом с путями. Ничего страшного со старыми шпалами не происходило, но компания бросала их там, а Бёркхарт нанимал ребят вроде нас складывать их в штабеля, которые увозил на своем грузовике и продавал. Сдается мне, им находили множество применений. На некоторых ранчо их втыкали в землю, протягивали между ними колючую проволоку, и получалась ограда. Думаю, применяли их и как-нибудь по-другому. Я не интересовался.
Это походило на любую другую невыполнимую работу – ты устаешь, хочешь все бросить, потом устаешь еще больше и забываешь все бросить, а минуты стоят на месте, в пределах одной минуты ты проживаешь целую вечность, ни надежды, ни выхода, в западне, отупение мешает все бросить, а если и бросишь, податься некуда.
– Малыш, я лишился жены. Какая это была чудесная женщина! Я только о ней и думаю. Нет ничего на свете лучше хорошей женщины.
– Ага.
– Эх, нам бы сейчас немного вина.
– Вина у нас нет. Придется обождать до вечера.
– Интересно, пропойц кто-нибудь понимает?
– Только другие пропойцы.
– Как по-твоему, эти занозы у нас в руках до сердца доползут?
– И не надейся. Нам всегда не везет. Появились двое индейцев и стали на нас смотреть. Они долго смотрели. Когда мы со старикашкой сели на шпалу перекурить, один из индейцев к нам подошел.
– Вы все делаете неправильно, – сказал он.
– В каком смысле? – спросил я.
– Вы работаете, когда в пустыне самая жара. А надо пораньше вставать и управляться с работой, пока еще прохладно.
– Ты прав, – сказал я, – спасибо.
Индеец был прав.