Святитель Григорий Богослов. Коллектив авторов

метания языком, не метать таинственных учений без всякой пощады на зрелищах, на пирах, во время упоения, среди смеха, когда сердце разнежено песнями… но доказывать благочестие более всего исполнением заповедей, тем, чтобы питать нищих, принимать странных, ходить за больными, постоянно проводить время в псалмопениях, молитвах, воздыханиях, слезах, возлежаниях на голой земле, в обуздании чрева, в умерщвлении чувств…»[130]

      Когда император Феодосии жил в Константинополе, «все тогда кланялись гордыне сановников, особенно тех, которые имели силу при дворе и неспособны были ни к чему другому, как только собирать деньги; трудно и сказать, с каким усердием и с какими происками припадали тогда к самым вратам царевым, друг друга обвиняли, перетолковывали, употребляли во зло даже благочестие… Один я признавал для себя лучшим, чтобы меня любили, а не преследовали ненавистью. Я хотел снискать себе уважение тем, что меня редко видели, большую часть времени посвящал Богу и очищению, а двери сильных земли предоставлял другим»[131]. «Кланялся ли я, изгибался ли, припадал ли к его [императора] деснице? Вымолвил ли пред ним какое просительное слово? Засылал ли ходатаем кого другого из друзей, наиболее сильных при дворе и особенно ко мне расположенных?»[132] «Скорее можно обвинить нас в грубости и незнании светских приличий, нежели в ласкательстве и раболепстве; даже и к тем, которые весьма к нам привержены, оказываемся иногда суровыми, как скоро они поступают в чем-нибудь, по нашему мнению, незаконно»[133]. Действительно, «я не говорлив, не забавен, не могу понравиться тем, с которыми бываю вместе, не посещаю народных собраний, не умею повести разговоров и перекинуть слово с кем случится и как случится, так что и речи мои несносны… не хожу из дома в дом ласкательством насыщать чрево, но больше сижу у себя дома угрюмый и печальный, в безмолвии занимаюсь самим собой»[134]; «не тщеславлюсь грузом стола и приправами для бесчувственного чрева, веду себя по старине и по-философски, не запасаюсь на завтрашний день и посему мало чем отличаюсь от зверей, у которых нет ни сосудов, ни запасов»[135]; «нет у меня ни богатого стола, ни соответственной сану одежды, ни торжественных выходов, ни величавости в обхождении… Не знал я, что мне надобно ездить на отличных конях, блистательно выситься на колеснице, что и мне должны быть встречи, приемы с подобострастием, что все должны давать мне дорогу и расступаться передо мной, как перед диким зверем, как скоро даже издали увидят идущего»[136]. Вот образ жизни св. Григория в Константинополе; из этих его замечаний, сравнив их с обстоятельствами, легко можно понять, что сильное влияние архипастырей на народ и даже усердие к посещению храмов очень мало зависят от важности и грозной величавости епископов или поражающей обрядности и соединенного с театральностью великолепия при богослужении, о чем особенно заботятся пастыри Римской церкви. Напротив,