– Верно. Только у Господа и других дел по горло, а святая Агнесса терпеть не может военных.
Через месяц Эрве Жонкур отправился в Египет. Он вышел в море на корабле под названием «Адель». В каютах витали ароматы камбуза, некий англичанин уверял, что бился при Ватерлоо, вечером третьего дня на горизонте, словно хмельные волны, блеснули дельфины, в рулетку без конца выпадало шестнадцать.
Вернулся он спустя два месяца – в первое воскресенье апреля, как раз к Праздничной мессе – с двумя деревянными кофрами: проложенные ватой, там почивали тысячи яичек шелкопряда. В придачу у него накопилась уйма всевозможных историй. Но когда они остались наедине, Бальдабью спросил его лишь об одном:
– Расскажи мне о дельфинах.
– О дельфинах?
– О том, когда ты их видел.
Таким был этот Бальдабью.
Никто не знал, сколько ему лет.
8
– Весь, да не весь, – тихо молвил Бальдабью. – Да не весь, – добавил он, разбавляя на два пальца свой перно.
Август, время за полночь. Обычно в этот час кабачок Вердена давно уже закрывался. Перевернутые стулья рядком выстраивались на столах. Стойка и все прочее были отчищены. Оставалось погасить свет и закрыть кабачок. Но Верден терпеливо ждал. Бальдабью продолжал говорить.
Эрве Жонкур сидел напротив с потухшей сигаретой во рту и неподвижно слушал. Как и восемь лет назад, он безропотно позволял этому человеку заново выстраивать его судьбу. Тихая, отчетливая речь перемежалась ритмичными глотками перно. Бальдабью не смолкал в течение долгих минут. А напоследок заключил:
– У нас нет выбора. Если мы хотим выжить, нам нужно дотуда добраться.
Молчание.
Облокотившись о стойку, Верден поднял на них глаза.
Бальдабью целиком отдался поискам лишнего глотка перно со дна стакана.
Эрве Жонкур примостил сигарету на краю стола, прежде чем сказать:
– А вообще, где она, эта Япония?
Бальдабью поднял палку, направив ее поверх церкви Святого Огюста.
– Прямо, не сворачивая.
Сказал он.
– И так до самого конца света.
9
В те времена Япония и впрямь была на другом конце света. Два столетия остров, собранный из островов, существовал в полном отрыве от остального мира, пренебрегая всякой связью с континентом, не подпуская к себе иноземцев. Китайский берег отстоял миль на двести, но императорский указ способствовал тому, чтобы он откатился еще дальше: указом повсеместно запрещалось строительство двух– или трехмачтовых кораблей. Следуя по-своему дальновидной логике, указ не возбранял покидать родину, зато обрекал на смерть каждого, кто посмеет вернуться. Китайские, голландские и английские купцы не раз пытались прорвать эту нелепую обособленность, но им всего-навсего удавалось сплести непрочную и чреватую опасностями сеть контрабанды. В итоге они довольствовались мизерным барышом, кучей неприятностей и расхожими байками, которые травили по вечерам