Степан Тимофеевич насупил брови над темными карими глазами, до хруста в суставах стиснул кулаки – о том, чтобы вот теперь же проникнуть в подземелья синбирского кремля и выручить своего товарища, не могло быть и речи – крепко и недреманно сидят в крепости московские стрелецкие полки, не сыскать скорого ключа к воеводской темнице… А стало быть, надо думать о главном!
– Ну что же, воевода Борятинский! Теперь ты, как ни крути, как ни мути, да норови, чтоб самому живу уйти! Поутру мы из-под тебя одну ногу-то непременно выдернем! Так ты, Игнат, говоришь, что синбирские стрельцы, чтобы сбить воеводу с толку и не вызвать до поры подозрения, будут палить по казакам одними пыжами?
Игнат облизнул сухие губы, сухощавое, заросшее темной бородой лицо покривилось от боли, когда он попытался поднять правую руку и утереть пот, набежавший на глазницы. Михаил Хомутов тут же склонился над ним и белым полотенцем промокнул ему глаза и виски, вытер лоб со шрамами – неизгладимый след давней негаданной встречи Волкодава с медведем в присамарском лесу.
– Да, Степан Тимофеевич… Иначе воевода Милославский враз смекнет об измене и тут же вышлет из кремля московских стрельцов, чтоб ударить твоим казакам в спину… А так понадеется, что, коль стрельцы дружно палят из пищалей, то и отобьют приступ… с немалым для казаков уроном… Неужто что не так умыслили? – В полуприкрытых воспаленных глазах самарского Волкодава отразилось смятение. Атаман тут же успокоил Игната, легонько похлопал его по правой руке, лежащей поверх одеяла, – мокрого Говорухина успели уже переодеть в сухое белье.
– Все правильно, Игнат. Вы свое дело сделали… ты и Никита. Теперь атаманам свое дело тако же добре сделать и побить обоих воевод: того, что в синбирском кремле сидит с московскими стрельцами, и того, что к Синбирску подступил с ратной подмогой. – Степан Тимофеевич неспешно поднялся, пообещал тут же прислать на струг своего лекаря, повернулся к соратникам: – Идемте в шатер, атаманы, будем думать ночь, чтобы не вышло у нас, как у того, который по ненастью лыко драл, по ведру лапти дома плел. Надобно одолеть воевод с великим умом и с бережением наших казаков.
Пока по ночной тьме взбирались на кручу, у Степана Тимофеевича наметился план предстоящего сражения. Когда атаманы и стрелецкие сотники пришли по его зову, Степан Тимофеевич ради бережения отослал караульных казаков на полста шагов от шатра, сел на свой походный «трон», как шутливо говорили казаки про подушку, добытую в походе по персидским городам, и тут же, повернувшись лицом к давнему верному соратнику Василию Серебрякову, отдал приказ:
– Ты у нас, Васька, сам с воробья, а сердце с кошку когтистую. Тебя и пошлем на острог. Слушайте, атаманы-молодцы, как поутру учиним. – Атаман наклонился вперед, уперев локти в колени. – Поделим войско на три ряда. Первый ряд я сам поведу супротив воеводы Борятинского и полка московских стрельцов при нем из синбирского кремля, которые стоят в поле у реки Свияги. Пущай оба воеводы видят меня и