Хватательный агрегат госпожи Лернейской лег на голову существа, распластанного на секционном столе, плотно обхватил. Ни дать ни взять – знаменитый лицехват. Мне показалось, что некоторые отростки глубоко вдавились в отверстия, обозначавшие ноздри и уши существа. Впрочем, не уверен… не приглядывался, наблюдал за происходящим краем глаза. Но объектив повернул так, чтобы ЛБ рассмотрел все в деталях.
Некоторое время ничего не происходило. Лернейская неподвижно застыла, лицо напряжено, на нем проступили капельки пота. Покалывание в моих висках продолжалось, ментальный контакт не был разорван. Но ни мысленно, ни вслух г-жа вице-директор ничего не произносила.
А затем все исчезло: и Лернейская, и секционный стол с черным телом уродца, и комната с кафельными стенами…
По лицу упруго захлестали ветви. Непроизвольно я крепко зажмурился, сберегая глаза, – но ничего не изменилась, гибкие прутья тальника продолжали бить по лицу, а я продолжал их видеть, – впрочем, ни боли, ни чего-либо еще не ощущал…
Сообразил: Лернейская транслирует мне образы, неведомо каким способом вытащенные ею из мертвого мозга. Последний, предсмертный видеоряд, наблюдаемый существом. Так что жмуриться бесполезно – волей-неволей это голографическое кино придется досмотреть до конца.
Потом был берег Славянки, короткая схватка с вороном, водная поверхность, несущаяся к лицу… Перемещение в водную среду не сделало картинку нечеткой и размытой, как произошло бы, будь существо человеком, – глаза земноводного одинаково хорошо видели и под водой, и на суше.
Впрочем, подводная часть эпопеи не затянулась. Слева, на грани видимости, мелькнул стремительный силуэт, – и картинку затянуло алое марево, оно становилось все гуще… А затем из него выплыло нечто, что никак не могло оказаться ни на дне Славянки, ни на ее берегах.
Это был мир сплошных болот и я видел его с высоты птичьего полета.
Внизу росли деревья, где густо, где отдельными купами. Высокие, с раскидистыми кронами, – все их стволы поднимались из воды на манер мангровых зарослей.
На нижнем ярусе тоже хватало растительности: обширные водные пространства покрывали поля растений, очень смахивающих на кувшинки, но без единого цветка, одни лишь громадные лопухи листьев. Кое-где, словно ворс ковра, топорщились заросли не то хвоща, не то осоки, с высоты толком не разобрать. В иных местах было, очевидно, чуть поглубже, там ни травянистой растительности, ни деревьям не удавалось укорениться в донном грунте, – и царствовали водоросли, заполняя зелеными сплетениями все до самой поверхности.
Вроде бы один сплошной, без берегов, водоем, но кархародон там живо бы протянул плавники… Зато благоденствовали